Последние часы в Париже - Рут Дрюар

было нечетким, размытым. Руки опустили его голову обратно на твердый пол, и он почувствовал, что опять погружается в забытье.

Когда он снова пришел в себя, рядом никого не оказалось. Его плечи окаменели, и он пошевелил запястьями, пытаясь ослабить веревку, но от его усилий узлы затягивались все туже.

Внезапно распахнувшаяся дверь ударила его по лицу. Он услышал мужской смех. Затем хлынул свет, обжигая глаза. Сильные руки подняли его с пола. Острая боль пробежалась вдоль ребер, а голову как будто раскроили топором.

– Ну и видок у него! Надо привести его в порядок. – Кто-то толкнул его на стул, но он не мог сесть. – Кажется, они перестарались с побоями.

– Могло быть и хуже. По крайней мере, он жив.

– Да, он нам еще пригодится. Паскаль хочет провести обмен пленными.

Голова у Себастьяна кружилась, мужские голоса плыли вокруг него, как будто доносились из другого мира. Он почувствовал, что заваливается на бок. Чьи-то руки подхватили его и удерживали в вертикальном положении, пока тело обматывали веревкой, привязывая его к стулу. Ребра нестерпимо ныли, и он приготовился к первой пощечине.

Но удара так и не последовало. Вместо этого лица коснулась влажная ткань, и тот же голос заговорил:

– Она настучала на тебя, думая, что мы пощадим ее дочь-шлюху. – Он разразился отвратительным грязным смехом. – А на фига нам соблюдать сделку с гребаной коллаборанткой?

Выходит, мать Элиз сдала его! Волны гнева и глубокой печали захлестнули его; он понимал, что она была вынуждена пойти на это, чтобы защитить свою дочь. Он мог бы сказать ей, что такие договоренности ничего не стоят. И что теперь будет с Элиз? Он закрыл глаза, пытаясь отогнать страшные картины того, что с ней могут сотворить. Его больше не волновала собственная участь. Все его мысли были об Элиз. Пожалуйста, не истязайте ее, мысленно взмолился он. Что угодно, только не это.

Его развязали и оставили в подвале, снабдив миской воды, половинкой черствого хлеба и ведром для отправления нужд. Два дня спустя его под дулом пистолета повели по улицам. Ребра и бок ломило от боли, как будто в него вонзили нож. Он морщился от каждого шага и старался смотреть под ноги, а не на людей вокруг. Французы, занятые разборкой тротуарной плитки и возведением баррикад, прервали работу при виде этой процессии.

– Sale Boche! Putain de Nazi![107] – кричали они.

Его провели в здание Отель де Виль через боковую дверь и бросили в комнату с кучей других немецких солдат. Пленные сидели там без еды и воды, пока на улицах Парижа раздавались выстрелы и продолжались бои, уже без их участия. Застоявшийся запах пота, мочи и зловонного дыхания ударил ему в ноздри, и он еле сдержал рвотный позыв. Он уткнулся носом в сгиб локтя, пытаясь подавить тошнотворное чувство, и мысленно рисовал образ Элиз – в широкой рубашке, небрежно заправленной в мужские брюки, подпоясанные толстым коричневым ремнем; она почесывала лоб мизинцем, и улыбка играла на ее губах, – как будто, удерживая эту картинку в своем воображении, мог воплотить ее в реальность. Он блокировал другие мысли, молясь о том, чтобы ей не причинили вреда теперь, когда захватили его.

Должно быть, он уснул. Он не знал, сколько прошло часов или дней. Следующее, что он помнил, это то, как в помещение ворвались, размахивая винтовками, пятеро бойцов FFI с бутылками в руках.

Один из них поднял бутылку и отпил прямо из горлышка:

– Vive la France![108]

Другой вторил ему, потрясая своей бутылкой:

– Vive la France! – Оба осклабились, насмехаясь над пленными. – Putains de Nazis! – Потом они обняли друг друга за плечи и запели «Марсельезу»:

– Formez vos bataillons, marchons, marchons!

Немцы сидели притихшие и молчаливые, не желая навлекать на себя гнев пьяных французов. Себастьян позволил себе раствориться в их невнятной речи, и его опухшие веки снова поползли вниз. Он уже погружался в забытье, когда мощный взрыв сотряс здание. Пьяные бойцы FFI прекратили свое пение и повалились наземь. Себастьян, лежавший на полу, приподнялся и, прищурившись, выглянул в окно. Красные языки пламени взметались в черное ночное небо, прочерчивая его, и казалось, будто сами небеса истекают кровью.

– Гребаные ублюдки! – выкрикнул голос по-французски. – Они нас бомбят! Они бомбят Париж!

Удар сапогом пришелся Себастьяну в живот. Он перекатился, ожидая следующей атаки. Но вместо этого услышал, как мужчины уходят, захлопывая за собой дверь и запирая ее на ключ.

Какое-то мгновение никто из пленных не двигался, затем поднялся офицер СС.

– Это еще не конец! – Он высоко держал голову, и его голос звучал громко и ясно. – Наши солдаты остаются по всему Парижу. – У Себастьяна сердце ушло в пятки при мысли о том, что нацисты нашпиговали город взрывчаткой. Уж он-то знал, что они на это способны.

– Слишком поздно, – пробормотал один из сидевших на полу. – В этом нет никакого смысла. Надо сдаваться.

Офицер СС подошел к мужчине и грозно навис над ним.

– Предатель! Я отдам тебя под трибунал, если ты еще раз позволишь себе подобные высказывания.

Мужчина громко и цинично рассмеялся.

– Отдашь под трибунал? Тебе самому-то не смешно? Ты – гребаный пленный! Мы все тут пленные. Все кончено! Мы проиграли!

Офицер СС отвел ногу назад, готовый ударить мужчину в живот. Но тот оказался проворнее, схватив его сапог. Офицер рухнул на пол с жутким грохотом. Мужчина запрыгнул на него, сжал его лицо руками и закричал.

– Мы проиграли! Мы проиграли эту чертову войну!

Остальные мужчины уставились на него – слишком усталые, слишком голодные, чтобы присоединиться к драке. Себастьян отвернулся.

Дверь внезапно распахнулась. Вошли двое бойцов FFI. Мужчина спрыгнул с офицера.

– Еще десяток! – крикнул один из них, размахивая винтовкой. – На этот раз только СС! – Другой боец FFI обходил пленных, проверяя нашивки на воротниках, выискивая эмблему СС: две ломаные черные линии, похожие на зигзаги молний.

– Куда вы нас ведете? – осмелился спросить кто-то из офицеров.

– Обмен пленными. – Человек из FFI разразился грязным, подлым смехом. – Если кому повезет.

Следующие несколько дней оставшиеся заключенные просидели без всяких новостей. Себастьян держался особняком, преодолевая боль и голод, которые захлестывали его яростными волнами. Пленным давали воду и хлеб, но у Себастьяна не было ни желания, ни сил бороться за свою пайку. Один из узников заметил это и принес ему немного воды.

– Пей, – сказал он. – Или сдохнешь.

Себастьян должен был вернуться к Элиз. Он не мог умереть, поэтому выпил воду.

– Спасибо, – пробормотал он.

Следующей ночью, даже сквозь толстые каменные стены Отель