Талисман, или Ричард Львиное сердце в Палестине - Вальтер Скотт

Добрый по природе, Ричард очутился в крайне затруднительном положении. Он совершенно напрасно призывал ее образумиться, пытался убедить, что в ней говорит лишь чувство ревности по якобы угасшей любви и, конечно, не мог проявлять строгость по отношению к такому прелестному созданию, каким ему продолжала представляться Беренгария.

Защищаясь по мере возможности, он старался рассеять ее сомнения, уверяя в своей любви к ней, и успокаивал ее. Наконец он сказал ей, что даровал жизнь сэру Кеннету и поручил его попечение великодушному маврскому врачу, который, безусловно, лучше всех сумеет позаботиться о его жизни и здоровье.

Однако последние слова короля произвели на Беренгарию совершенно противоположное действие. Вся ее досада, по-видимому, снова всколыхнулась при мысли, что именно сарацину удалось добиться королевской милости, когда она на коленях умоляла Ричарда не доверяться этому врагу по религии.

При этом новом упреке Ричард вышел из терпения и сурово напомнил:

– Беренгария, этот врач спас мне жизнь, и если ты ею хоть немного дорожишь, то не станешь меня укорять в той ничтожной и единственной награде, которую он согласился от меня принять.

Королева почувствовала, что ее игры зашли слишком далеко.

– Так почему же ты, мой Ричард, не привел ко мне этого мудреца! – воскликнула она. – Тогда бы и английская королева могла бы выразить ему свою признательность и уважение как тому, кто не дал померкнуть солнцу рыцарства, славе Англии, свету жизни и надежде бедной Беренгарии.

Наконец супружеская ссора прекратилась. Однако, поскольку виновника найти все-таки было необходимо, то король вместе с королевой пришли к выводу, что во всем виновен Нектабанус. Уродство и выходки этого карлика уже давно надоели Беренгарии, и она решила изгнать его вместе с его уродливой супругой Женевьевой, а от наказания розгами его избавили исключительно потому, что королева уверила своего супруга, будто карлик был уже телесно наказан. Поскольку Ричард должен был немедленно отправить к Саладину посла с извещением о решении верховного Совета возобновить тотчас по истечении срока перемирия военные действия и в то же время желал послать ему богатый дар в благодарность за оказанные лекарем услуги, то он решил присоединить к подарку и двух карликов как диковинную редкость. По мнению короля, безобразие этих уродов и их слабоумие особенно повышали ценность подарка.

В тот же день королю предстояло и другое свидание – с леди Эдит, перед которой Ричард считал себя немного виноватым и поэтому хотел загладить любезностью свою недавнюю вспышку.

Заручившись согласием Эдит переговорить с ней наедине, он направился в ее комнату, находившуюся рядом с покоем королевы. Свидание и беседа произошли в присутствии двух коптских невольниц, стоявших на коленях в самом отдаленном углу горницы. Эдит встретила короля в весьма скромной одежде, без всяких украшений, покрытая с головы до ног вуалью, которая не скрывала, однако, изящного очертания ее фигуры и миловидной головки. При входе Ричарда она встала, низко ему поклонилась и села только по его приказанию, а когда король занял место рядом с ней, красавица опустила веки и молча ожидала, о чем ему будет угодно с ней говорить.

Ричард, привыкший обходиться с Эдит запросто, нашел ее прием слишком церемонным и начал разговор с некоторым замешательством.

– Прелестная наша кузина, видимо, на нас гневается, – решился наконец заговорить король, – и мы признаемся, что некоторые обстоятельства заставили нас, быть может, понапрасну заподозрить ее в поступках, которые всегда ей были чужды. Но пока мы влачим жизнь в этой скорбной юдоли, нам приходится часто принимать тени за действительность и ложь за истину. Неужели наша прелестная кузина не сможет простить своего родственника, Ричарда, за его излишнюю вспыльчивость?

– Кто может отказать в прощении Ричарду, – ответила Эдит, – если Ричард всегда сумеет оправдаться перед английским королем?

– Нельзя ли попроще, прелестная кузина, – заметил Ричард, – вы изъясняетесь слишком сложно. Скажите, что бы это значило. К чему этот печальный вид и это траурное одеяние? Судя по этому черному покрывалу, можно предположить, что вы только вчера овдовели или лишились своего возлюбленного. Да развеселитесь же по-прежнему! Вам, конечно, уже известно, что больше причин для грусти нет, зачем же сохранять этот печальный вид и облекаться в мрачные одежды? О чем же скорбеть?

– Об утраченной чести Плантагенетов! – воскликнула Эдит. – О померкнувшей славе дома моего отца!

– Утраченная честь! Померкнувшая слава! – повторил Ричард, нахмурившись. – Однако моя кузина злоупотребляет своими правами. Впрочем, я слишком поспешно осудил ее, и она вправе на меня сердиться. Но, по крайней мере, объясните мне, в чем я виноват.

– Плантагенет должен был или простить виновного, или наказать его, – ответила Эдит. – Передавать свободных людей и христиан, храбрых рыцарей в плен неверным мусульманам недостойно Плантагенетов. Но еще значительно постыднее – это производить торг пленными, даровать им жизнь и в то же время лишать свободы и отдавать на расправу другим, ведь все это унижает человека. Да, осудить на смерть несчастного – поступок жестокий, но с этим примириться можно, здесь есть хотя бы тень правосудия, но отдать несчастного в плен, подвергнуть его изгнанию – это гнусно и бесчеловечно.

– Я вижу, – сказал Ричард, – что наша кузина Эдит из тех красавиц, которые не ставят отсутствующего влюбленного ни во что или считают умершим. Подождите и запаситесь терпением. Человек двадцать легковооруженных рыцарей вскоре вступят в бой и, наверное, исправят мою ошибку…

– Государь, зачем вы себя унижаете недостойными насмешками! – покраснев, воскликнула Эдит. – Подумайте, ведь вы в гневе принизили величие ваших подвигов… вы лишили креста надежнейшей его опоры, предав служителя истинного Бога в руки неверного, чем дали право вашим недоброжелателям говорить, что Ричард удалил храбрейшего из воинов своего лагеря из опасения, чтобы он не сравнялся с ним в его славе.

– Я, я! – воскликнул Ричард, самолюбие которого было сильно задето. – Разве я могу завидовать славе других? Я – и зависть! Желал бы я, чтобы он появился здесь и мы бы померились силами! О, я забыл бы свой сан и сложил бы с себя корону, чтобы выйти с ним на бой, и тогда все увидели бы, может ли Ричард Плантагенет опасаться чьих бы то ни было героических подвигов или завидовать им. Полноте, Эдит, вы это, наверное, сказали не подумав. Грусть или досада от того, что ваш возлюбленный отсутствует и находится не при вас, делают вас несправедливой к вашему родственнику, который, несмотря на все ваши оскорбления, выше всего дорожит вашим уважением.