Бальтазар Косса - Дмитрий Балашов

Отправляясь в Констанц, он уже знал, предвидел, предчувствовал, что ему предстоит встретиться там с людьми, которые, собираясь в глубокой тайне, служат дьяволу и будут вовлекать его, папу Иоанна XXIII, в свой круг. Знал и ничего не мог сотворить противу. «Слепые обстоятельства» гнали его вперед – так ловят лисиц![36] Он ждал, что «те», незримые, встретят его по дороге, посоветуют, что он должен делать, дабы уцелеть. Усидеть на престоле Святого Петра он хотел, даже заложив душу дьяволу!

Меж тем, спасая Рим для Неаполя, в Рим вторглись Сфорца, Колонна и Савелли. Однако на сей раз римляне не уступили, начались бои. 11 сентября Сфорце пришлось отступить. Настали краткие дни народной свободы. Но уже двигался к Риму кардинал Изолани, назначенный Иоанном XXIII легатом Рима, с нанятой Коссою армией, и 19 октября 1414-го года вступил в город.

Косса хотел и сам воротиться в Рим, но его, как сказано, не пустили кардиналы.

Ночь в объятиях гор. Громады каменных осыпей сжали дорогу. С головокружительной высоты темными чудищами глядят, будто сорвавшиеся с вершин и на лету застывшие по склонам гигантские каменные глыбы, готовые раздавить и похоронить, засыпав снежными обвалами, всякую жизнь, мерцающую в их изножий крохотными огоньками костров.

Расставлены шатры, булькает каша в котлах. В стороне, позвякивая колокольцами, топочутся кони. Зябко. Холодный ветер опускается с гор, и в воздухе мелькает, освещаемая сполохами огня, серебряная ледяная морось.

В своем шатре, при скудном свете единственной витой флорентийской свечи молится, шепча латинские слова, кардинал Забарелла. Окончив вечернюю молитву, встает, значительно смотрит на Антонио Шалана, вопрошает:

– Не спит?

Оба боятся, что Косса повернет назад перед самым концом дороги, но разговаривают о том почти одними намеками. Слугам, страже даны указания. Четверо кардиналов попеременно следят за папой. Иоанн XXIII не должен сбежать, как бежали в свою пору Григорий XII и Бенедикт XIII, упрямый испанец де Луна. Бегство Коссы было бы катастрофой для всего нынешнего собора. И вместе с тем, Иоанн XXIII – их повелитель, и он не должен знать, что его везут почти как арестованного преступника. Никак не должен!

На дороге, под высокими звездами, в плену черных вершин, маленькой кучкой толпятся те, кто не ведает о тайных намерениях папской курии, о предварительном сговоре с императором: Поджо Браччолини, Леонардо Аретино, молодой Козимо Медичи и сам «виновник торжества» – Иоанн XXIII.

Аретино больше молчит. Он подавлен величием гор и сейчас сочиняет про себя послание домой с описанием Альп и того невольного трепета, который вызывают у путника их дикие громады. Он и на деле смущен и почти раздавлен тем, что тут, в горах, привычное для него ощущение своей человеческой значительности его покинуло. Мощь природы, властно указующей человеку на мелкоту и временность всей его суеты, царила вокруг, вытесняя даже привычные с детских лет высоты религии. «Вас нет, вы прах у подножия гор!» – говорили эти хребты.

Поджо, напротив, оживлен и говорлив, он вкусно, почти облизываясь, вспоминает крепких девок в припутных селениях, с их свежими белорумяными на горном ветру лицами, одновременно выспрашивая, есть ли здесь, в горах, старинные монастыри, а в монастырях – библиотеки? За рукописями он готов лезть в горы хоть сейчас, ночью, с риском свернуть шею, в надежде обрести еще одну неведомую инкунабулу или новый античный манускрипт. Он вздрагивает от холода, пританцовывает на месте и говорит, говорит. С ним в основном беседует Козимо Медичи. У Козимо продолговатое красивое лицо, он чем-то и очень похож на отца, и очень от него отличен, особенно, когда перестает улыбаться. Косса уже не раз разговаривал с ним в дороге, про себя удивляясь, как идут годы? Ведь он, когда-то знакомясь с Джованни Медичи, почти что присутствовал при рождении этого мальчика. А ныне – и мальчиком-то не назовешь! Флорентийский аристократ, да и только! Козимо со знанием дела рассказывает о намечаемой во Флоренции новой форме налогового обложения – со всего имущества владельцев, при котором сумма налогов «жирного народа» будет увеличена примерно в шесть раз.

– Никколо да Уццано никогда более семнадцати флоринов не платил! А по новой разверстке заплатит двести пятьдесят – триста! Ну, и нам тоже… Самые богатые у нас, кроме него – Строцци! Им, верно, придется платить сотен пять. Ну, а нам – сотни три, четыре…

– И не жаль?

– Когда живешь в союзе с земляками, надо уметь жертвовать! – говорит Козимо с интонациями своего отца, в этот миг до того похожий на родителя, что Косса невольно прикусывает губу. «И эдакого молодца отец послал заложником в Пизу!» – думает он, невольно дивясь бестрепетной дерзости всегда осторожного д’Аверардо. Бальтазар спрашивает и об этом, но Козимо лишь беспечно машет рукой:

– Заложники в захваченном городе! Да мы скорее были там надзирателями! Нынешнее путешествие куда труднее…

Он вновь отвлекается разговором с Браччолини, а Косса стоит, кутаясь в дорожный плащ и дивясь: «Труднее! Почему? Как все-таки Медичи, и отец и сын, любят недоговаривать!».

Он немо смотрит на молодых, освещаемых неровным пламенем дорожного костра, спутников, ожидающих ужина, борясь с сумасшедшим желанием вскочить на коня и, спасая себя, скакать хотя бы в Тироль, под защиту Фридриха… А еще лучше – в Италию… Только куда? В Рим? В Болонью, откуда его буквально вытащили кардиналы? На ограбленную и разоренную Искию?

Как он ругал братьев с племянниками, после того, как выкупил их у Владислава! Покойная мать никогда бы не допустила подобного срама! Пираты! Вляпались, как щенки! Потеряли все, и даже не сумели удрать! Но теперь они под крылом у старика Гаспара, в Провансе. Лишь бы и там не приключилась подобная пакость! Может, и мне бежать в Прованс? И расстаться со всем, с престолом, властью, даже с кардинальским званием… Семья, в которой он до недавнего времени был защитником прочих, и вот теперь ему самому приходится искать защиты, но у кого?

Может быть, надо было воспользоваться галерами, которые присылали за мною, и… Оказаться в Авиньоне? Продолжить схизму, но зато сохранить свою голову? Почему он так не верит Сигизмунду?! И почему не поверил де Бару, который звал его в Прованс?

«Надо уметь жертвовать!» – повторяет он почти вслух слова молодого Медичи, и смутная печаль нарастает в нем. Жертвовал ли он когда и чем-нибудь в своей жизни? Или только брал и брал, расшвыривая соперников!? Быть может, и вся жизнь прошла не так, как надобно, и кардиналы в чем-то правы? Уметь жертвовать!

– Козимо! – вновь спрашивает он негромко. – А ты не боишься ехать в Констанц?

Козимо взглядывает внимательно, отвечает помедлив:

– Отец, наставляя меня, говорил, что мы все рискуем. Но в Констанце есть наша контора. В случае любых непредвиденностей со стороны Сигизмунда они нам помогут деньгами, а главное, тотчас известят отца! – Красивое длинноносое лицо Козимо сейчас строго, и выглядит он значительно старше своих лет. – Надеюсь, наш фактор устроил так, что капиталы конторы конфисковать невозможно. Ему уже посланы указания. Батюшка повторял, – и Козимо улыбается, вновь делаясь юным, – что мы с вами компаньоны, а компаньонам надобно доверять!

«Юный Медичи, кажется, способен учить меня жизни, при всей его молодости! – думает Бальтазар с легкой обидой на себя. – Мы были другие! Мы лезли наверх, расталкивая всех локтями, а после, «сверху», становились меценатами. У них же, юных, какой-то иной, более хитрый и, быть может, более разумный путь!».

Отужинали. Гаснет костер. Прислужники, накормив и напоив лошадей, разбредаются по шатрам. Коссе холодно. Эта ночь, и горы, и звезды – чужие для него. Ему уже пятьдесят четыре, и он начинает мерзнуть так, как никогда не мерз в молодости. Он отходит посторонь, совершив необходимую нужду, плещет ледяную воду горного ручья на руки и лицо, лезет в шатер, где его ждет сонная Има, бормочущая, когда он уже забрался под мохнатое шерстяное одеяло, обнимая его за шею:

– Не бойся, Бальтазар!

В Тироле, остановясь у герцога, Косса осторожно выяснил, что в случае нужды Фридрих может выступить против Сигизмунда. (Источники уверяют, что он просто подкупил австрийского герцога.) Теперь они неодолимо приближаются к цели. Отсюда, с перевала, Дорога стремительно спускается вниз.

28 октября Иоанн XXIII прибывает в Констанц.

Тайные силы, о существовании которых догадывал Косса, все еще не обнаружились и не проявили себя, предоставив арену сокрушительной французской логике докторов парижского университета д’Альи и Жерсона, убежденных в том, что единственная власть пап должна быть обрушена, уступив место новым силам, растущим в университетах, конторах банков и в умах образованного европейского общества, силам, до поры прикрывающимся авторитетом государственной власти, воплощенной в личности императора, но через три столетия поднявшимся и на эту власть.