Я умею прыгать через лужи. Это трава. В сердце моем - Алан Маршалл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Через несколько недель я освоился в седле настолько, что уже мог не думать все время о том, как бы не упасть. Я сидел свободнее и уже не так цеплялся за луку.
Но по-прежнему я не мог справиться с поводьями. Я не мог ни сдержать пони, ни направить в ту или иную сторону. Бродя по зарослям или путешествуя в своей коляске, я обдумывал, как с этим быть. Вечером, прежде чем заснуть, я изобретал седла с движущимися ручками, со спинками, как у стульев, с ремнями, чтобы привязывать ноги к бокам лошади, но, сидя на спине Звездочки, понимал, что все это бесполезно. Я должен научиться держаться в седле, не прибегая к помощи ног, постичь искусство ездить верхом не держась!
За несколько ярдов от водоема я начинал погонять пони, побуждая его идти легкой рысью, постепенно увеличивал это расстояние и довел его в конце концов до сотни ярдов.
Такая езда доставляла мне мало приятного. Меня сильно подбрасывало в седле, а смягчать толчки, пружиня ногами, я не мог.
Ребята наблюдали за моей верховой ездой, но не смеялись надо мной. Я все делал по-своему, и они привыкли к этому. Держался я в седле очень неустойчиво и легко мог свалиться. Однако, заметив, что я не боюсь упасть, они потеряли к этому интерес.
Ребята, имевшие своих пони, часто возвращались домой галопом. Меня удивляла легкость, с какой они держались в седле. Нетерпеливое желание как можно лучше овладеть этим искусством охватило меня. Ведь то, что умеют делать другие ребята, несомненно, сумею и я. Но то, чего требовал мой разум, было недоступно моему телу. Месяц за месяцем я трусил на Звездочке к водоему, но лучшим наездником от этого не стал. Чтобы не упасть, мне надо было, как и раньше, держаться за луку седла; я ни разу не скакал даже легким галопом и по-прежнему не мог управлять пони. Целый год я должен был удовлетворяться ездой шагом или медленной рысцой, но наконец решился пустить пони галопом, даже если это грозит мне падением.
Я спросил Боба, легко ли при галопе усидеть в седле.
— Еще бы, черт возьми, — ответил он, — сидишь как на лошади-качалке. Это легче, чем ездить рысью. Когда Звездочка идет галопом, я ни на минуту не отрываюсь от седла. У нее галоп не как у пони, а как у лошади.
— А перейдет она на галоп сразу, без быстрой рыси? Боб заверил меня, что так оно и будет.
— Наклонись вперед и подгони ее, — сказал он. — Только тронь каблуком, и она сейчас же перейдет на галоп.
Я попробовал в тот же день. Недалеко от водоема дорога шла слегка в гору. Подъехав к этому месту, я быстро наклонился вперед и чуть-чуть ударил пони «хорошей» ногой.
Он сразу пошел легким галопом, я стал подпрыгивать в такт волнообразным, качающимся движениям, свежий ветер дул мне в лицо, хотелось кричать от радости. Пони перешел на шаг и остановился у водоема; когда он начал пить, я откинулся посвободней в седле и тут почувствовал, что весь дрожу.
С тех пор я ездил галопом каждый день и сидел в седле совершенно уверенно, даже когда пони делал резкий поворот у школьного забора.
Но я все еще держался руками за луку седла.
К водоему вели две дороги. Одна пролегала мимо школы, другая сворачивала в проулок позади школы и выходила к шоссе с другой стороны здания; этой дорогой пользовались редко. Извивающиеся колеи, оставленные повозками, иногда проезжавшими по ней, прятались в траве между глухими изгородями.
Одна изгородь представляла собой четыре ряда колючей проволоки, натянутой между столбами. Вдоль нее шла дорожка к водоему, протоптанная бродячим скотом. Клочки рыжей шерсти торчали на проволоке там, где животные, проходя, задевали за шипы.
Мне иногда хотелось вернуться с водоема в школу по этой тропинке, но так как я не мог управлять движениями Звездочки, приходилось ехать той дорогой, которая правилась ей.
Как-то зимой, собираясь пуститься в обратный путь с водоема, я резко толкнул пони каблуком, и он пошел быстрым галопом, но, вместо того чтобы направиться обычной дорогой, свернул в проулок.
Я был доволен. Много раз отдыхал я здесь, возвращаясь от подножия горы Туралла, и этот проулок всегда напоминал мне об усталости. Не легко было ходить по высокой спутанной траве, по каменистым тропинкам, и сейчас я глядел вниз на быстро мелькавшие подо мной растения и камни и поражался, с какой легкостью я проносился над ними. Трудности, которые они для меня всегда представляли, теперь уже не занимали моих мыслей, и я с любовью смотрел на твердую, неровную землю.
Пони свернул с главной дорожки и поскакал по тропке у изгороди — такого маневра я никак не предвидел. Когда он выбрал этот путь, я понял грозящую мне опасность и сжал луку седла со всей силой, как будто этим можно было заставить пони уйти от изгороди, от торчащих шипов.
Он мчался вперед, а я смотрел на свою «плохую» ногу, беспомощно болтающуюся в стремени, и на колючую проволоку, мелькающую всего в нескольких дюймах от нее.
На мне были длинные бумажные чулки, перетянутые резинками повыше колен. Моя «плохая» нога под чулком была забинтована, так как зимой она всегда покрывалась болячками.
Взглянув вперед, туда, где тропинка подходила совсем близко к изгороди, я понял, что через минуту в мою ногу вонзится колючая проволока. Мне не было страшно, но меня возмущало то, что я должен покориться этому без борьбы.
Я хотел было броситься на землю. Я сделал вдох и скомандовал себе: «Падай!» И не смог решиться. Я представил себе, как ломаю руку и не в состоянии больше пользоваться костылями. Мой взгляд снова скользнул по изгороди.
Когда первые шипы зацепили мою ногу, они оттянули се назад, к боку пони, когда же тропинка слегка отошла от изгороди, нога освободилась на мгновение и повисла, болтаясь рядом со стременем, пока ее снова не зацепило проволокой. Шипы прорвали чулок и бинты, и я почувствовал, что по ноге заструилась кровь. Все во мне застыло. Я больше не смотрел на ногу. Я посмотрел туда, где проулок кончался и тропинка уходила в сторону от изгороди, и приготовился терпеть боль в истерзанной проволокой ноге.
Путь до конца проулка показался мне длинным, хотя Звездочка пробежала
