Москва акунинская - Мария Беседина

К концу XIX в. былая слава Лефортова угасла. Из местности парков и дворцов он превратился в район фабрик и рабочих бараков. Как завершающий штрих: в 1880 г. была построена знаменитая Лефортовская тюрьма.

И в «Декораторе» Лефортово предстает печальным и неприглядным местом. «Хмурая стояла Москва, неопрятная. Дома серые, мостовые грязные, людишки какие-то все в тряпье замотанные, под ветром скрюченные. Но Соньке, похоже, нравилось. То и дело пихала брата локтем в бок: «Нисий, Нисий» — и тыкала пальцем в грачей на дереве, в водовозную бочку, в пьяного мастерового. Только думать мешала. А подумать очень даже было о чем — и об отрезанном ухе, которым шеф занялся лично, и о собственном непростом задании.

Александровская община «Утоли моя печали» для излечения психических, нервных и параличных больных располагалась на Госпитальной площади, за Яузой. Известно было, что Стенич состоит милосердным братом при лекаре Розенфельде в пятом отделении, где пользуют самых буйных и безнадежных». Это Анисий Тюльпанов по заданию Эраста Петровича едет потолковать с бывшим участником «Садистического кружка», в котором состоял и Декоратор. Чтобы не спугнуть подозреваемого, он берет с собой больную сестру — якобы для осмотра.

На Госпитальной площади и сегодня находятся целых два лечебных учреждения. Попробуем уточнить, какое из них фигурирует в романе. В 1889 г., когда разворачиваются описанные в «Декораторе» события, обе больницы существовали. Первая из них — основанная Петром I в 1707 г. «Военная гошпиталь». Больница всегда была приписана к военному ведомству. В конце XIX в. она пышно именовалась Московским генеральным императора Петра I военным госпиталем, а сегодня в старинном здании размещается Главный военный клинический госпиталь им. H. Н. Бурденко (Госпитальная площадь, 3). Ясно, что речь не о нем. Но, может быть, писатель имеет в виду лечебницу, основанную по соседству (№ 2) в 1875 г.?

Нет. Верно лишь то, что когда-то она называлась «Утоли моя печали». Это название дано ей по чудотворному образу Божией Матери, список с которой помещался в больничном храме. Княгиня Наталья Шаховская основала на Госпитальной площади отнюдь не психиатрическую больницу, а едва ли не первый в России хоспис. Кроме того, в больнице имелись терапевтическое, неврологическое, хирургическое и гинекологическое отделения. Над больницей приняла личное шефство последняя русская императрица Александра Федоровна. В наши дни это городская больница № 29 им. Н. Э. Баумана, и по-прежнему при ней функционирует родильный дом.

Медицинским учреждениям тоже свойственна преемственность. Если больница или клиника специализируется на какой-то отрасли медицины, она не меняет ее. Как видите, психиатрией на Госпитальной площади и не пахнет.

Что же получается, все выдумано? Не совсем. Не так далеко от Лефортова, в Преображенском, действительно существовала лечебница для душевнобольных. Это старейшая психиатрическая больница в Москве. Любопытно, что в наши дни ей присвоено имя… Гиляровского, только не знаменитого журналиста и москвоведа, а его однофамильца-психиатра.

Окрестности Каланчевки

Пройдясь по Немецкой слободе и Лефортову, вернемся на наш маршрут. От площади Красных ворот отходит Каланчевская улица, ведущая к одноименной площади (в недавнем прошлом носившей присвоенное в советскую эпоху название Комсомольской). XVIII в. эта местность называлась Каланчевым полем.

Каланчевка, как в обиходе называют Каланчевскую улицу, и Каланчевская площадь сформировались в своем теперешнем виде в XIX в.

Народное название Каланчевской площади — Три вокзала. Нас с вами интересуют только два из них.

Для начала познакомимся поближе с Казанским, бывшим Рязанским, вокзалом. Смена его названий на первый взгляд кажется странной, но легко объясняется, стоит лишь поближе познакомиться с историей вокзала. Он был построен в 1864 г. для Рязанской железнодорожной ветки, а в 1894 г. стал вокзалом и Казанской железной дороги, связывая Москву с Поволжьем, Уралом, Сибирью, Азией. Глядя на здание Казанского вокзала, просто не верится, что этот сказочный дворец выполняет чисто утилитарные функции. Достаточно сказать, что в разработке дизайна фасада принимали участие Б. М. Кустодиев и Н. К. Рерих. Однако персонажи акунинских книг не могли наслаждаться этим чудом архитектуры. Современное здание вокзала (по проекту А. В. Щусева) было заложено в 1913 г., а завершилось строительство только в 1940 г. — во время социальных катаклизмов было не до стройки.

К старому вокзалу направлялась траурная процессия с телом генерала Соболева: «На Рязанском вокзале уж дожидался траурный поезд из пятнадцати вагонов, разукрашенных флагами, георгиевскими крестами и дубовыми листьями» («Смерть Ахиллеса»). Восемнадцать лет спустя здесь же впервые вдохнула московский воздух Коломбина: «Сойдя с иркутского поезда на перрон Рязанского вокзала, Маша полминутки постояла, зажмурившись и вдыхая запах Москвы» («Любовница смерти»).

Пройдем к Николаевскому вокзалу — своего рода «воротам» Москвы в Санкт-Петербург. Он был построен в 1849 г. по проекту К. А. Тона для Московско-Петербургской железной дороги. Движение поездов началось в 1851 г. Свое изначальное название вокзал сохранял до 1924 г., затем был переименован в Октябрьский, а сегодня мы знаем его как Ленинградский. Для всех поклонников Фандорина Николаевский вокзал — прежде всего напоминание о самых светлых мгновениях его первой любви: «Извозчик вез Фандорина через всю утреннюю Москву от Николаевского вокзала в Хамовники. День был чист и радостен, а в ушах Эраста Петровича все не умолкал прощальный возглас Лизаньки» («Азазель»). Через него же в «Смерти Ахиллеса» Фандорин возвращается из-за границы: «Едва утренний петербургский поезд, еще толком не вынырнув из клубов паровозного дыма, остановился у перрона Николаевского вокзала, едва кондукторы откинули лесенки и взяли под козырек, как из вагона первого класса на платформу спрыгнул молодой человек весьма примечательной наружности. Он словно сошел с картинки парижского журнала, воспевающего моды летнего сезона 1882 года…»

В «Пиковом валете» Момус, одурачив Тюльпанова и Масу, прячет на Николаевском вокзале добычу — знаменитые нефритовые четки Фандорина и вещи «графини Адди». Не следовало Савину так шутить — теперь Эраст Петрович рассержен не на шутку:

«— …Кучер был не сообщником, не членом шайки «валетов», а совершенно посторонним лицом! — сообщает он результаты проведенного по горячим следам расследования. — Я нашел этого кучера. Проку от разговора, правда, вышло немного: описание внешности «графа» у нас было и без него, а б-больше ничего полезного он сообщить не смог. Вещи были доставлены на Николаевский вокзал и помещены в камеру хранения, после чего кучер был отпущен.

— А что камера хранения? — спросил очнувшийся князь.

— Ничего. Час спустя приехал извозчик, забрал все по квитанции и отбыл в неизвестном направлении».

Эта предосторожность Момусу не помогла — Фандорин заставляет его расстаться с похищенным.

А в «Статском советнике» Эраст Петрович торопится на Николаевский вокзал, чтобы встретить поезд, в котором, как тут же выясняется, успел поорудовать «господин Грин, который посмел использовать для своей дерзкой акции маску статского советника Фандорина: «День не задался с самого начала. Эраст Петрович Фандорин поднялся ни свет ни заря, потому что в половине девятого ему надлежало быть на Николаевском вокзале. Проделал вдвоем с японцем-камердинером всегдашнюю обстоятельную гимнастику, выпил зеленого чаю и уже брился, одновременно производя дыхательные упражнения, когда зазвонил телефон. Оказалось, что статский советник проснулся в такую рань напрасно: курьерский поезд из Санкт-Петербурга ожидается с двухчасовым опозданием по причине снежных заносов на железной дороге».

Сюда прибывает из Санкт-Петербурга авантюристка Жюли, которая привозит к Грину «специалиста по эксам» — «сына протоиерея, настоятеля одного из главных петербургских соборов, Тихона Богоявленского», получившего у революционеров партийную кличку Попович. «К поездам Грин, конечно, выходить не стал. Сел в кофейне зала для встречающих, заказал чаю с лимоном и стал смотреть на перрон через окно.

Было интересно. Такого количества шпиков на одном пятаке он не видел даже во время высочайших выездов. Чуть не треть провожающей публики состояла из пронырливых господ с рыскающим взглядом и гуттаперчевыми шеями. Особенный интерес филеры явно испытывали к брюнетам худощавого телосложения. Ни одному из них не удалось беспрепятственно проследовать до состава — брюнетов вежливо брали под локоток и отводили в сторонку, к двери с табличкой «Дежурный смотритель». Очевидно, там находился кто-то из видевших Грина в Клину.