«Культурная революция» с близкого расстояния. (Записки очевидца) - Алексей Николаевич Желоховцев

государственный гимн КНР, написанный «черным бандитом» Тянь Ханем, песней о Мао Цзэ-дуне «Алеет восток…» На центральных улицах можно было прочесть обращения к «революционным товарищам» принимать активное участие в борьбе с осужденными деятелями литературы и искусства, среди них упоминалось и имя Тянь Ханя.

На субботу и воскресенье, так же как и осужденных в Педагогическом университете, Тянь Ханя отпускали домой, и можно было прочесть на улице призыв посетить в эти дни «в любое время дня и ночи» его дом, чтобы «бороться с ним» прямо на дому. Организаторы расправы заботились, чтобы жертвы не знали ни минуты передышки…

В сентябре, каждый раз, когда я направлялся навестить своих соотечественников, студентов Пекинского института языка, мне приходилось проходить мимо разрушенной и загаженной могилы великого китайского художника Ци Бай-ши. Хунвэйбины не застали его в живых и потому глумились над его надгробием. Эта гнусность вскоре стала широко известна, поскольку там бывали многие иностранцы.

Подобных актов вандализма не счесть. В музыкальных школах Пекина хунвэйбины сбрасывали из окон рояли, уничтожая «иностранные инструменты». У пианистов брали подписку не прикасаться более к клавишам, а в случае отказа разбивали пальцы. Такая судьба постигла Лю Ши-куня, лауреата международного конкурса имени Чайковского в Москве.

На словах выступая против «старых нравов», маоисты на деле воскрешали практику средневекового вандализма и изуверства.

Особенностью политического переворота, совершенного маоистами против законной народной власти в КНР, было то, что в фокусе борьбы оказались прежде всего вопросы культурной жизни, идеологии. Отсюда идет и само название «культурная революция», лицемерно подделанное под ленинскую терминологию.

Творческая интеллигенция, и в том числе писательская общественность, подверглась погрому со стороны невежественных и озлобленных молодчиков, пользовавшихся полной безнаказанностью. Издевательства, побои, пытки и убийства — таков был доступный им арсенал воздействия на инакомыслящих. Но число «раскаявшихся» в КНР тем не менее ничтожно, их можно пересчитать по пальцам.

Первым, как уже говорилось выше, с покаянным заявлением выступил Го Мо-жо. Всячески популяризируя речь Го Мо-жо, маоисты надеялись привлечь на свою сторону тех, кто отрекся бы и от самого себя и от культуры своего народа, за что им было бы даровано помилование. И такие, конечно, были.

В 1967 году выступил шанхайский писатель Ху Вань-чунь. Он был рабочим и в середине пятидесятых годов начал печататься как непрофессиональный писатель. Ху Вань-чунь проявил способности, с годами его умение росло. Повесть «Внутренний вопрос» принесла ему известность благодаря переложению в пьесу, которая ставилась в Шанхае с благословения супруги Мао Цзэ-дуна Цзян Цин. Конечно, в творчестве Ху Вань-чуня было немало чуждого идеям «культурной революции». Теперь он каялся, что «вкушал отраву идеологии феодализма, капитализма и ревизионизма».

Вот образчики писаний новообращенного маоиста. Ху Вань-чунь рассказывает о Шанхае, но начинает с общей декларации: «Поддержка или борьба против «Выступления» председателя Мао в Яньани — это критерий для различения революционного и контрреволюционного, подлинно революционного и лжереволюционного». Таково понимание революционности, свойственное всем маоцзэдуновцам. Выступление Мао Цзэ-дуна по вопросам литературы и искусства в Яньани в мае 1942 года теперь объявлено «вершиной эстетической мысли марксизма-ленинизма нашего времени».

Далее Ху Вань-чунь пишет: «В течение семнадцати лет после создания нового Китая среди литературно-художественной общественности постоянно шла острая борьба между двумя политическими линиями. Главной причиной было то, что в центре и на местах существовала черная линия в отношении литературы и искусства, прямо противостоящая пролетарской революционной линии, представляемой председателем Мао. Эта черная линия служила реставрации капитализма, ее представителями являлась кучка контрреволюционных ревизионистских элементов, таких, как Лу Дин-и, Чжоу Ян, Ся Янь и другие, а их главной закулисной опорой был главарь облеченных властью внутри партии и идущих по капиталистическому пути».

Ху Вань-чунь преданно повторяет хунвэйбиновские формулировки. Его слова нуждаются в пояснениях.

Лу Дин-и, Чжоу Ян и Ся Янь на деле — старые коммунисты. Все они участвовали в борьбе за Освобождение. Ся Янь, например, руководил подпольной работой на гоминьдановских киностудиях еще в тридцатых годах. После 1949 года семнадцать лет они строили новый Китай. Лу Дин-и заведовал отделом пропаганды ЦК КПК, Чжоу Ян был его заместителем, Ся Янь был заместителем министра культуры КНР и ведал всей китайской кинематографией. «Главарь», на которого они будто бы опирались, — не кто иной, как председатель КНР Лю Шао-ци, в газетах его тогда еще не принято было называть по имени, хотя бранить можно было в любых выражениях.

Далее автор сообщает, что в 1962 году в Шанхае «подул черный ветер». В чем же он обвиняет своих противников?

«Они всемерно насаждали реакционный феодальный, буржуазный и ревизионистский товар. На сцене появлялись императоры, вельможи и полководцы, талантливые юноши и красавицы. Пьесы с выходами духов и сверхъестественных существ, любовные пьесы — все вырвалось из клетки в качестве «традиционного репертуара». В кино развивались «традиции» тридцатых годов, не жалея труда и средств снимали фильм «Сестры по сцене». В литературе точно так же культивировалось «великое», «иностранное», «древнее», «феодальное», «буржуазное», «ревизионистское». В печати много говорилось о далеких от политики вещах, вроде «литературных направлений», «литературного мастерства и стиля», широко цитировался «Резной дракон литературной мысли»[7] и ни словом не упоминалось «Выступление» председателя Мао».

Переведем писания Ху Вань-чуня с хунвэйбиновского жаргона на общепонятный язык. Противники его популяризировали отечественную и иностранную классику. В театре они ставили традиционный репертуар, любимый китайским народом. В кино была показана борьба революционеров тридцатых годов, которые действовали тогда еще без руководства Мао Цзэ-дуна, — чудовищное преступление в глазах хунвэйбиновского критика! В печати пропагандировался знаменитый эстетический трактат «Резной дракон литературной мысли», с которым невозможно сопоставить выступление Мао Цзэ-дуна. «Ревизионистской» злобно обозвана советская литература, которую так много переводили в Китае и которой зачитывались читатели.

Ху Вань-чунь сообщает, что основные посты в Шанхае были заняты противниками Мао Цзэ-дуна. На второй сессии шанхайского отделения ассоциации деятелей литературы и искусства в ее члены было принято немало заслуженных литераторов, которые получили «право слова». Руководители шанхайского отделения Е И-цюнь и Кун Ло-сунь во время сессии показывали собравшимся советские фильмы — Ху Вань-чунь называет их «ревизионистскими» — и даже журналы.

Ху Вань-чунь пишет, что первый секретарь шанхайского горкома КПК Кэ Цин-ши принадлежал к сторонникам Мао Цзэ-дуна. Руководители шанхайской ассоциации деятелей литературы и искусства боролись с его влиянием. Ху Вань-чунь не жалеет восторгов по поводу деятельности ныне покойного Кэ Цин-ши, особо отмечая, что он «прислушивался к мнению товарища Цзян Цин». Отношение к мнению супруги Мао Цзэдуна таким образом — главный критерий «революционности».

Ренегат требовал «утвердить абсолютный авторитет идей Мао Цзэ-дуна в глубине души каждого из нас». Эти