«Культурная революция» с близкого расстояния. (Записки очевидца) - Алексей Николаевич Желоховцев

«Мы должны трезво осознать, — продолжает Ху Вань-чунь, — в глубине души наших работников литературы и искусства, а также в организациях и учреждениях абсолютный авторитет идей Мао Цзэ-дуна о литературе и искусстве еще не утвердился полностью.

Мы должны трезво осознать: представляемые Чжоу Яном и Ся Янем контрреволюционные ревизионистские элементы столь долгое время господствовали в литературно-художественных кругах, что пустили ядовитые корни во многих местах, они еще сохранили силы. Часть корней мы выкорчевали, часть еще нет, а часть попряталась.

Мы должны трезво осознать: в рядах деятелей литературы и искусства сумятица; левых, центр и правых не так-то просто разграничить, классовые ряды вокруг левых еще только складываются; ревизионистская линия в литературе и искусстве еще не полностью раскритикована, лицо некоторых из прежних руководителей пока не ясно, в некоторых организациях еще не взята власть…»

Действительно, «идеи» Мао Цзэ-дуна еще далеко не торжествовали. Но «сумятица», в которой сами организаторы не знали, «где право, где лево», открывала простор для расправ, сведения личных счетов, для бесконечных злодеяний и махинаций. Ведь «корни»-то, которые они выкорчевывали, — живые люди! Ведь руководители, у которых «лицо пока не ясно», семнадцать лет строили новый Китай! Групповая борьба и насаждение культа личности уродовали лицо китайского общества. Свою критику маоисты прямо называли «пушечной пальбой»; но стреляли они не по воробьям, а в людей, лучших людей Китая, людей с революционным прошлым, в тех, кто не страшился гоминьдановских репрессий и боролся за народную революцию.

Знаменательно, что даже официозное «эпохальное» произведение не избегло превратностей судьбы при «новом порядке». Я имею в виду роман Цзинь Цзин-мая «Песня об Оуян Хае», о котором уже рассказывал выше.

Первые признаки недовольства романом проявились в августе 1966 года. То было время разгула хунвэйбинов, всячески поощряемых к проявлению «революционной» инициативы. Разгромив книжные магазины, уничтожив личные книги граждан либо огнем, либо сдачей в макулатуру, хунвэйбины искали случая придраться и к «Песне об Оуян Хае», которая вышла в свет до «культурной революции». Первой жертвой в этой связи стал художник издания.

В китайском издании указано, что обложка принадлежит художнику Чжи Хуэю. Возможно, это псевдоним или одно имя без фамилии. Так или иначе, ярость хунвэйбинов обратилась против него. Чжи Хуэй разделил обложку на две неравные части. Верхняя, занимающая две трети, изображала скульптуру, посвященную подвигу Оуян Хая: упершись в рельсы, герой выталкивает вздыбленную лошадь с полотна, его лицо, напряженное от усилия, обращено к несущемуся поезду. Скульптура на обложке подана в цвете бронзы, небо заменено красным бьющимся полотнищем знамени, белого фона совсем немного. Нижняя треть — черного цвета, на ней красным начертано название романа и имя его автора.

Абсолютно все в обложке выдержано в духе верности содержанию и официальной позиции, но хунвэйбины сочли именно обложку «контрреволюционной». Их уязвил черный цвет.

Хунвэйбины врывались в издательство, рыскали по городу в поисках художника, который должен был «ответить» за оскорбительный для «революционного» романа черный цвет на обложке. Опасливые читатели, сохраняя книгу, срывали с нее обложку. Я не раз видел экземпляры романа без обложки в руках студентов и служащих перед обязательными политзанятиями.

В 1967 году Тао Чжу, высочайший покровитель романа, был в результате междоусобной грызни «разоблачен» как «контрреволюционный двурушник». Началась истерическая кампания в печати против главы государства Лю Шао-ци. Смена курсов и установок в политической жизни Китая следовала с такой скоростью, что роман «устарел» за какие-нибудь полгода. А ведь не будем забывать, что его главным достоинством, по словам Го Мо-жо, была емкость: он вместил почти все политические курсы и установки вплоть до 1963 года. Теперь они устаревали не по дням, а по часам.

Встревоженный Цзинь Цзин-май попытался угнаться за политической ситуацией. Он начал лихорадочно переделывать книгу. 22 мая 1967 года китайские газеты начали публиковать отрывки из переработанной рукописи, в которых автор всячески поносил Лю Шао-ци и его политику. Но новые публикации быстро прервались, автор замолк, исправления, очевидно, не спасли. Приходилось расплачиваться за былое покровительство Тао Чжу немилостью у новых властей.

17 февраля 1968 года корреспондент «Франс пресс» в Пекине Жан Венсан сообщил, что появились дацзыбао, критикующие роман «Песня об Оуян Хае». Ниже в маоистском Китае падать было уже некуда, «эпохальное» произведение лопнуло как мыльный пузырь среди кровавых междоусобиц и грызни, в которую ввергла страну маоистская «культурная революция».

IX. Последние дни

Мне хочется рассказать об участи профессора Го. На последних занятиях, в начале июля, профессор Го нервничал и выглядел утомленным. Он регулярно опаздывал к началу занятий, но по-прежнему не ограничивал моего времени и охотно отвечал на все вопросы. Несколько наших занятий мой фудао Ма конспектировал особенно старательно.

В конце июля Ма вручил мне листок с перечнем выбранных мест из старых книг, которые мне следует читать в каникулярное время. Рекомендательный список был написан рукой профессора Го.

В августе я совершенно случайно встретил Го у административного корпуса. Он шел медленной, полной достоинства походкой, свойственной китайским интеллигентам, в расстегнутом пальто из легкого синего драпа, выделяясь среди студенческой толпы. Неторопливо он рассказал, что и как я должен читать.

В сентябре я спросил у Ма, когда же возобновятся занятия.

— Занятия у вас будут, но преподавателя Го не будет, — сказал Ма. — Он не допущен более к преподаванию.

— В чем же он провинился? — стараясь быть как можно более спокойным, осведомился я.

— Занятия, которые он проводил с тобой, не имели ничего общего с идеями Мао Цзэ-дуна.

— Да, но Мао Цзэ-дун ничего не говорил о моем предмете, — возразил я.

— Ну и что же, что прямо не говорил. У нас сейчас главное — во всем исходить из идей Мао Цзэ-дуна и никогда не забывать о них. Го занимался с тобой по два, по три, по четыре часа и ни разу не вспоминал о председателе Мао!

— Ты говоришь это мне или уже успел высказать всем?

— Я заявил об этом на собрании факультета, — ответил Ма.

— Как же ты мог так поступить? Ведь он был твоим учителем? Ты занимался с ним три или четыре года? — возмутился я.

— Четыре… — растерянно сказал Ма. Все же создавалось впечатление, что он не испытывал гордости за свой поступок.

Ма закончил разговор обещанием найти мне другого преподавателя.

Через несколько дней я увидел профессора Го снова. Быстрым шагом, бледный и решительный, он шел к стадиону, где бурлило очередное хунвэйбиновское сборище. Его сопровождала девушка с красной повязкой хунвэйбина. Значит, профессор Го тоже попал в «уроды