Доля правды - Зигмунт Милошевский

— Сможешь, осталось немного.

— Если не смогу, то тебе надо знать…

— Пошел бы ты! Давай, еще чуть-чуть…

Он взялся за носилки с тяжелого конца, где была голова Дыбуса, и подождал, когда Вильчур поднимет свой край. Пошатываясь, преодолевая боль, головокружение, тошноту, напрягая до предела каждую клеточку организма, с хрипом ловя воздух, Шацкий шел и тащил за собой носилки, раненого и Вильчура. Он был сосредоточен только на одном — как сделать следующий шаг.

— Налево, — простонал сзади Вильчур. — Налево.

И верно, он пошел автоматически, не поискав стрелки. Сама мысль, что придется сделать два шага назад, сразила его, он испугался, что теперь-то уж точно ему не хватит сил, — и разрыдался. Всхлипывая, шмыгая носом, он заставил себя свернуть в другой коридор и теперь вновь мог сосредоточиться на шагах. Раз, два, три. Он был на грани потери сознания, но чувство долга и ответственность за Дыбуса каким-то чудом удерживали его на ногах. Когда он увидел на стенах скачущие зайчики света, приближающиеся к ним спереди, то даже не подумал, что они означают, — просто сделал очередной шаг. Он не мог доверять зайчикам, он доверял только своим ногам. Раз, два, три.

Лишь когда санитар вытащил его на траву перед Назаретом и положил на носилки, а он увидел не тронутое ни единым облачком лазурное небо над Сандомежем, лишь тогда прокурор Теодор Шацкий потерял сознание.

Глава девятая

четверг, 23 апреля 2009 года

В Турции — День детей, в Великобритании — День учреждения ордена Подвязки, повсюду — Всемирный день книги и авторского права. В Ираке в ходе теракта, совершенного двумя террористами-смертниками, погибает 76 человек, в Мексике эпидемия гриппа уносит двадцатую жертву. Непал близ Эвереста монтирует передатчики GSM, а шотландские ученые заняты поисками сорока добровольцев для исследования свойств шоколада. Люблин: полиция задерживает мужчину, который собирался облегчиться в общественном месте, и обнаруживает у него ракетницу, а в квартире — целый склад боеприпасов времен Второй мировой войны. Гливицы: у мясного прилавка в супермаркете умирает покупатель, люди вынуждены обходить тело в пластиковом мешке. Познань: в «Россманне» у желающего приобрести презервативы подростка требуют предъявить удостоверение личности. Лодзь: Лига польских семей[148] направляет в прокуратуру донесение, что в одном из бассейнов проходят ночные сборища нудистов. И снова Лодзь: стало известно, что большинство полицейских из антитеррористической группы подрабатывает у гангстеров. И только в Сандомеже скукотища смертная, даже погода не меняется — солнечно и холодно. Давление падает, всем хочется спать.

Хотя родиной абрикоса остается Китай, не мешало бы знать, что в Польше это типично сандомежский фрукт. Привезли его сюда монахи из цистерцианского ордена. Именно эти монахи в белоснежных одеяниях после того, как в XII веке основали свое аббатство в Енджеуве и занялись насаждением цивилизации на прилежащих землях, не замедлили разбить под Сандомежем первый абрикосовый сад.

Прокурор Теодор Шацкий от скуки прочел всю статью об абрикосах и их местной патриотической истории и заподозрил, что ничего лучшего от «Привислинского еженедельника» ему уже ждать не придется. Он отложил газету на стоящую возле койки табуретку. Утром его еще тормошили больничными процедурами, анализами, лекарствами, разговорами с врачами, но сейчас он умирал от тоски и думал только о том, что впустую растрачивает драгоценное время. Ему вкололи противостолбнячную сыворотку и вакцину против бешенства, он позволил вымазать себя всякими мазями и перевязать, но от болеутоляющего отказался. Вчера таких возражений не возникало, его напичкали этими средствами, после чего он отплыл в десятичасовой сон. Сегодня же он боялся затуманить себе мозги — надо было соображать быстро, проанализировать все собранные факты плюс те новые, что появятся после обследования подземелий. За мужество, правда, пришлось заплатить ноющими мышцами, неприятным пощипыванием стертых ладоней, но, прежде всего, приступами мучительной стреляющей боли в покусанной руке, от которых иной раз вырывался стон и скрежетали зубы.

Зазвонил телефон.

— Извини, но почему я должна узнавать, что ты в больнице, по телевизору?

Вероника.

— Прости, прокуратура еще не контролирует средства массовой информации. Скоро, пожалуй, так и будет, если «Право и справедливость» выиграет выборы.

— Очень остроумно.

— Со мной все в порядке.

— Я тебя не спрашиваю, в порядке или не в порядке, мне это безразлично. Я спрашиваю, почему моя дочь звонит из школы вся в истерике, мол, папа в больнице, а я могу ей только сказать, подожди, сейчас включу телевизор, авось что-нибудь узнаю. С тобой действительно все в порядке?

— Синяки. Но вчера меня чем-то напичкали, я спал. Не знал, что все это попало в газеты.

В палату вошла Бася Соберай, увидев, что он разговаривает, остановилась в дверях, но он жестом попросил ее подойти.

— Представь себе, попало. Говорили о тебе, о каких-то подземных взрывах и о перестрелке.

Он мысленно выругался. Кто, черт возьми, им обо всем этом доносит? А тем временем Вероника уже раскручивалась по полной программе. Ох, до чего же знакомой!

— Подземные взрывы! Перестрелка! Ты что, совсем рехнулся? Забыл, что у тебя ребенок? Я понимаю, кризис среднего возраста, но купи себе, мать твою, мотоцикл или еще что-нибудь, а не превращай письменный стол в подземную перестрелку. С меня достаточно, что я разведенка, я не собираюсь становиться вдовой. Мне еще нет шестидесяти!

— Если ты разведенка, то вдовой, пожалуй, стать не сможешь.

— А ты не учи меня, кем я могу стать, а кем нет. Слава Богу, эти ужасные времена закончились. Достаточно, чтоб ты меня не пугал и не раздражал. У тебя ребенок. Помнишь об этом, папочка раз в две недели?

— Ниже пояса.

— Допустим. А ты мне запрети! И что теперь? Ехать завтра Хели к тебе или нет? Или единственное, что ты ей можешь сейчас предложить, — выносить за собой судно и смазывать пролежни? — У нее сорвался голос.

Он хотел сказать ей что-нибудь милое, обнять по телефону, признаться, что тоже скучает и что ему жаль и чертовски досадно. Но при Соберай делать этого он не собирался.

— Конечно же пусть приезжает, через минуту я выхожу отсюда, завтра буду на ногах, — произнес он официальным тоном. Сухость эта поразила даже его самого, а уж что говорить о Веронике на другом конце провода. Он остро ощутил, что оскорбил ее.

— Да, понимаю. Тогда завтра, как только посажу ее в автобус, пошлю тебе эсэмэску. Держись.

И положила трубку. Соберай вопросительно взглянула на него.

— Мать моей дочери, — объяснил он и состроил довольно странную гримасу, якобы извиняясь, что Соберай оказалась свидетелем того, как какая-то женщина, которую уже давно никто не помнит, полощет ему мозги. Но ребенок ведь. — Замечательно выглядишь, — проговорил он, стараясь утвердить ее во мнении, будто его прошлое давно принадлежит истории. — А как они?

— Со стариком все в порядке, он еще всех нас переживет. Сделали анализы и выгнали, посоветовав принять пол-литра и выспаться. Хуже с Мареком, да ты и сам видел.

— Хуже… а точнее? — спросил он осторожно, опасаясь самого плохого.

— Жив, если именно это тебя интересует. Попади он на стол чуть позднее, его бы точно не спасли. — Соберай смотрела на него как на героя. Усевшись сбоку на больничной койке, она деликатно поглаживала его забинтованную ладонь. — Я была у него, его держат в реанимации. Нога, к сожалению, ампутирована выше колена, хотя, говорят, самое плохое — внутренние повреждения, что-то с сосудистым руслом, я не особенно поняла, в чем там дело. Но удалось, собрали его. Молодой, сильный организм, говорят, все будет хорошо.

Она внезапно разрыдалась.

— Это я виновата, я его туда послала. Н-н-н-нам, — она стала заикаться, — нам не следовало туда спускаться, надо было выслать криминалистов, экспертов с оборудованием. Тео, мы ведь чиновники, а не какие-то там детективы, что это вообще была за операция? Идиотизм какой-то.

— Мы рассчитывали, что удастся спасти Шиллера.

— Значит, плохо рассчитывали!

— Весьма сожалею.

Как раз когда он это говорил, по коридору прошла Клара, ее обнимал пожилой мужчина, видимо, отец. Она взглянула на него, хотя шагу не замедлила. Но даже в тот краткий миг, когда их взгляды сошлись, Шацкий поискал в ее темных глазах прощения за происшедшее. И надежды еще на один шанс. Нет, пожалуй, не жди. Интересно, беременна она или нет, подумал он. В нынешней ситуации это было бы нежелательно.

— Весьма сожалею, — прошептала Соберай, обращаясь скорее к себе, чем к нему. — Легко сказать. Труднее догадаться заранее.

— Особенно если учесть, что это вовсе не он должен был пострадать, не так ли?