Русы во времена великих потрясений - Михаил Леонидович Серяков

на Маяте, датируемой серединой – третьей четвертью I тыс. н. э., относится обломок бронзового пластинчатого браслета или перстня со шнуровым орнаментом. Украшения этого круга известны в древностях Эстонии I–VI вв. и Юго-Западной Финляндии. В ранних напластованиях обнаружена бусина, аналогов которой в Восточной Европе нет, но близкие по форме и орнаментации украшения были распространены в Западной Европе в меровингское время[472]. Таким образом, откуда бы ни пришли создатели Городка на Маяте, их связи с территорией Прибалтики прослеживаются достаточно уверенно.

Рис. 35. Городок на Маяте V–VI вв.

При разрешении вопроса о происхождении данного городища следует обратить внимание на еще одно укрепление, которое И. Еремеев и О. Дзюба считают синхронным Городку на Маяте. Оно находится на Бронницком перевозе в дельте Мсты, который играл узловую роль в сети коммуникаций Приильменья начиная еще с неолита. Хоть Бронницкое городище еще не раскопано, однако на склоне холма, на котором оно расположено, даже в настоящее время читается узкий уступ, являющийся остатками эскарпа. В археологии эскарпом называют искусственную подрезку склона или берега реки для того, чтобы затруднить нападение противника в уязвимом месте. На гравюрах XVIII–XIX вв. видно, что он был четырехъярусным. «При взгляде на его укрепления сразу бросается в глаза их архаичность по отношению к другим приильменским раннесредневековым городкам. Замысловатые укрепления Бронницкого городища наводят на мысль об их принадлежности более ранней эпохе. Многоярусные подковообразные укрепления на холмовых городищах, сочетающие эскарпы с невысокими валами, на прилегающих к Приильменью землях распространены в КПДК и в культурах Тушемли и Банцеровщины в третьей четверти I тыс. н. э. Ближайшее городище холмового типа, имевшее ступенчатую систему укреплений, – Городок на Маяте, расположено на расстоянии чуть меньше 60 км к югу от Бронницы и датируется, как мы увидим ниже, V–VI вв. н. э. Приблизительно к этому же времени, нам кажется, следует отнести и укрепление на Бронницкой горе»[473]. В древнерусском языке слово бронникъ обозначало как воина в броне, так и мастера, делающего брони, оружие, т. е. оружейника[474]. В Никоновской летописи встречается и форма броньници[475]. Поскольку население Бронницкого городища также, по всей видимости, было славянским и каких-либо оснований предполагать смену названия этого места впоследствии нет, весьма важным для нас представляется вывод В.Л. Васильева. Рассматривая особенности словообразования на -ичи в древненовгородских землях, в том числе и Бронницы, он констатирует, что наряду с белорусским ареалом -iчы, западнославянским -ici, – icy, – ice, русские северо-западные ойконимы на -ичи/-ицы могут рассматриваться как еще одна черта общности обширной древней севернославянской диалектной зоны[476]. Хоть первоначальное название Городка на Маяте до нас не дошло, однако синхронное ему Бронницкое городище, укрепления которого были устроены аналогичным образом, принадлежало, если судить по данным топонимики, западнославянскому населению. Следует отметить, что, рассматривая заимствования из славянского языка в латвийской гидронимии и микротопонимии, В.Ф. Дамбе констатировал: «Также интересно отметить, что онимы в западной части Латвии, особенно в Курземе, иногда ближе к западнославянским, см., напр., корни kal-, lang-, malk– и др.»[477]. Таким образом, следы западнославянского присутствия прослеживаются и на территории, некогда входившей в состав Прибалтийской Руси.

Есть основания полагать весьма раннее появление славян и в другом месте, которое в последующем играло весьма важную роль в истории севера всей Восточной Европы. В окрестностях Ладоги находилась недавно открытая каменно-земляная Любшанская крепость, основанная в последней четверти VII – первой половине VIII в. Однако результаты палеоботанических исследований показывают, что славяне там появились в более ранний период. Лингвистические и археологические данные говорят о том, что распространение ржи во многих случаях происходит примерно одновременно с расселением славян, в силу чего их можно считать носителями данной сельскохозяйственной культуры. На основании анализа пыльцы культурных злаков в данном регионе исследователи пришли к следующему выводу: «По нашим данным, время культивирования пшеницы и ржи на месте Любшанского городища приходится на середину – третью четверть I тысячелетия н. э. Это совпадает со временем ее распространения в Приильменье. Учитывая близкую хронологию и состав культивируемых злаков, можно полагать, что земледелие распространялось в Поволховье и Приильменье почти одновременно в ходе единого этапа расселения славян»[478]. Последующие исследования выявили еще более интересные обстоятельства: «В отмывках из турбированной и ненарушенной частей погребенной почвы Любшанского городища были обнаружены 28 диагностируемых зерен культурных злаков. Наряду с очень большим (до 22,1 %) участием пыльцы Cerealia в палиноспектрах аллохтонных почв это позволяет предполагать, что недалеко от Любшанского городища располагалось поле, где возделывались ячмень, пшеница и рожь»[479]. Однако даже не это обстоятельство составило главную сенсацию при исследовании соседнего с Ладогой поселения. Т.А. Константинова отмечает, что по углю из погребенной почвы и горелым бревнам из-под насыпи вала и каменной кладки стен Любшанского городища были получены восемь радиоуглеродных датировок, причем две из них – 279 ± 70 г. н. э. и 469 ± 35 г. н. э. – являются экстремально древними. По всей видимости они связаны с первым, раннесубатлантическим этапом хозяйственной деятельности на территории городища. Остальные образуют почти непрерывную последовательность от 539 ± 70 – 549 ± 100 до 629 ± 80 – 639 ± 65 гг. н. э.[480]

Есть основания предполагать, что движение наших предков шло не только на восток, но и на запад. В тексте Саксона Грамматика на это имеются два указания: «три великие реки Руси», запруженные трупами во время сухопутной битвы данов с гуннами, и нападение на Данию Рота. Поскольку впоследствии Рюрика призывали в Восточную Европу из заморской варяжской Руси, располагавшейся в том числе и на ободритских землях, посмотрим, не сохранилось ли у этого племени воспоминаний о своем появлении на территорию современной Германии. Родословная ободритских князей начинается с Антюрия, которого немецкий автор XV в. Н. Марешалк считал соратником Александра Македонского. Как было показано мной в книге «Загадки римской генеалогии Рюриковичей» уже в Средневековье у саксов фиксируется книжная легенда о том, что их предки служили в войске Александра Македонского и после его смерти приплыли в Германию, покорив живших там тюрингов. Поскольку саксы играли самую активную роль в завоевании западнославянских земель, то после подчинения правителей последних германскому императору очевидно стремление потомков славянских князей не только обзавестись «германской» родословной, но и возвести ее к той же эпохе, о которой гласила саксонская легенда. Совершенно в соответствии с понятиями той эпохи правители Мекленбурга пытались обосновать древность своего рода и его пребывания на своих землях путем «подгонки» своей генеалогии к фантастическим преданиям своих завоевателей[481]. В «Анналах герулов и вандалов» Н. Марешалк сообщает интересную подробность: «Антюрий поместил на носу корабля, на котором плыл, голову Буцефала, а на мачте –