Любовь ювелирной огранки (СИ) - "Julia Candore"

— Мне так скучно одному. Околеть от тоски можно. Вот если бы ты тоже призраком стала, мы бы с тобой вдвоем людей пугали, наводили ужас на окрестности…

— Какая заманчивая перспектива! Думаю, недалек тот день, когда твоя мечта сбудется. И если я впрямь превращусь в привидение, у меня будет отличная компания.

Ли Тэ Ри сбросил с себя личину зверя, обратившись эльфом — ошарашенным, как громом пораженным. Он сжал кулаки до белизны в костяшках когтистых, не вполне человечьих пальцев. Да что эти заговорщики себе позволяют?! На что негодный полтергейст подбивает его фею?!

Взмахнув полами шлафрока, он царственно вторгся в мастерскую и застал картину, от которой недолго было свихнуться. Сильверин и Пелагея. Подались навстречу друг другу, друг друга гипнотизируют и задушевно молчат. А призрак еще и улыбается. Кровожадным таким оскалом, где все зубы сплошь ровненькие, острые клыки.

При появлении куратора улыбка фантома слегка померкла. А Пелагея отпрянула от него так резво, что задела локтем инструменты, и те с лязгом посыпались на пол.

— Вы оба! Я жду объяснений! — грозно потребовал Ли Тэ Ри.

Глава 39. Начало конца

Заграждая собой проход, куратор возвышался в мастерской эдаким суровым монархом, чьи подданные только что предали родину. Злющий, страшный, неумолимый, как стихийное бедствие. Словом, загляденье.

Сильверин эстетического потенциала не оценил.

— Пха! — взвизгнул он, враждебно скрестив на груди призрачные руки. — Я отказываюсь разговаривать с этим извергом и грубияном! — заявил фантом и демонстративно растворился в воздухе.

— А я… Я просто практиковалась, — промямлила Пелагея, не зная, то ли ей под столом схорониться, от греха подальше, то ли применить терапевтические объятия, чтобы остудить кураторский гнев.

А то он вон как смотрит — кровь в жилах леденеет, слова к нёбу прилипают. О чем он думает, интересно? Во взгляде этом черном ничего не разобрать.

Ли Тэ Ри был преисполнен горечи и негодования. Практиковалась она, как же. Мало ей, что ли, занятий наверху, что она к призракам по подвалам бегает?

Нет, погодите, неужто они друг с другом заигрывали? Что это за улыбочки такие были? А взгляды? Отбившийся от рук полтергейст и проклятая фея, чей мозг вечно начинен дурацкими идеями… Да что между ними может быть общего?

Куратор припомнил эпизод с платьем на балу — и понял: общего слишком много. Но как он допустил, почему проглядел? Почему позволил им сблизиться? Едва ли их тандем выльется во что-то путное.

Впрочем, не это сейчас важно.

— Идём, — скупо бросил Ли Тэ Ри, хватая Пелагею за руку и выводя в коридор. И столько силы, столько твердой решимости было в его глазах, что она не посмела перечить.

Запястье ныло в его захвате. Наверное, синяки останутся. Но Пелагея безропотно шла за ним, поднималась по лестнице, пролёт за пролётом. И было у нее ощущение, что из нее всю энергию выкачали, все соки выжали, прямо как из растительного сырья для приготовления экстрактов. А через руку куратора, через его крепкие тонкие пальцы энергия будто бы возвращалась, баланс восстанавливался, и организм оживал.

Подумаешь, синяки!

— Давай-ка, собирайся. Поедем к Эсфири. Твое присутствие обязательно, — наконец сказал Ли Тэ Ри, добравшись до своего кабинета.

— А что случилось?

— По дороге расскажу. Живее, сбегай наверх, надень что-нибудь тёплое.

Он выпустил Пелагею, чтобы трансформироваться. А та — нет бы послушно следовать приказу — взяла и подскочила к окну.

— Вы гляньте. Гляньте, что творится!

Снаружи разыгралась непогода. Шквалистый ветер, одичавшая метель, стаккато града по карнизам и нулевая видимость. Казалось, край Зимней Полуночи, как какой-нибудь сувенирный шар со снегом, перевернули вверх дном и хорошенько потрясли.

Если бы в округе росли деревья, они бы уже летали, вырванные с корнем из земли. Голодная невежественная пурга с хрустом откусывала от дворца шедевры архитектуры — филигранные островерхие башенки.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Ли Тэ Ри прислушался к хрусту, втянул отросшие когти и неохотно признал: бурю придется переждать. Выдвигаться в такой ураган опасно для жизни.

Он присел на березовый пенёк в кабинете и стал согревать в ладонях кружку с кофе при помощи эльфийских чар.

— Я из-за тебя ни спать, ни есть не могу, — обреченно уведомил он Пелагею. — Только пить остаётся. Держи.

Пелагея примостилась на пеньке по соседству, приняла кружку — и едва не обожглась. Обернула краем юбки. До чего горячая!

На белом фарфоре красовался цветной узор из ягод и листьев остролиста. А внутри плескался кофе с молоком. Как выяснилось, любимый кураторский напиток, который хранился в ящиках со льдом, в замороженном состоянии.

Себе Ли Тэ Ри достал вторую порцию и опять принялся греть. На улице неистово завывала вьюга. Ветер, как буйный псих, изолированный в одиночной палате, бился о стены дворца, отчего на высоких хрустальных люстрах звонко дрожали подвески.

— Может, скажете всё-таки, к чему эта спешка? — спросила Пелагея, помешивая ложкой кофе. Шеф ведь до сих пор ей толком не объяснил, почему так взбудоражен, почему рвется отвезти ее к Эсфири.

А он точно в рот воды набрал. Посыпал свой кофе шоколадным порошком, протянул упаковку Пелагее: мол, хочешь? Та отрицательно помотала головой.

Куратор тянул с признанием. А надо ли говорить сейчас? Может, пусть она всё узнает, когда будет уже на месте, у Вершителя? К чему лишние переживания? Ведь гораздо легче услышать о смертельной болезни, когда ты без пяти минут здоров, когда у тебя есть все гарантии благополучного исхода.

— Объяснения будут попозже, — уклончиво ответил Ли Тэ Ри. — Они имеют смысл, только если мы окажемся у твоей подруги.

Пелагею его ответ, на удивление, устроил. Она не стала докапываться до истины, донимать куратора расспросами. Как будто о чем-то догадывалась, будто и сама прекрасно понимала, что ничего хорошего ей не светит.

Нет, сама себя она исцелить больше не сможет. Аффирмации положение не спасут — случай куда более серьезный. Безнадежный, можно сказать, случай.

Ли Тэ Ри, Вековечный Клён, прочие экзотические твари — никто не в состоянии состязаться с природой. Выход только один: отмотать время, одурачить судьбу, взломать систему мироздания и почистить базы данных. На такое способен только Вершитель либо его преемник. Что называется, Эсфирь, твой выход.

Если бы она еще и ураганы умела укрощать, цены бы ей не было. На край Зимней Полуночи впервые обрушился столь неистовый катаклизм. Куратора грызло дурное предчувствие. Да что там грызло! Било во все колокола, аж уши закладывало от тревоги.

Поэтому когда ему в спину вдруг вмазалась летучая мышь с запиской, привязанной к лапке, он даже вздохнул с облегчением: хоть какая-то ясность!

Записка была от Эсфири. Краткая, по делу. «Не приходи. У нас катастрофа. Двери больше нет», — значилось на огрызке кальки, испачканной в шоколаде. Похоже, туда недавно конфету заворачивали.

Доставив письмо адресату, мышка взмыла к люстре и распалась высоко вверху на блестящее конфетти. Эсфирь, в отличие от некоторых, не эксплуатировала живых существ.

Куратор на фейерверк под потолком даже внимания не обратил. Его глаза подёрнулись дымкой.

Чудо, что мышь преодолела пургу и проникла в кабинет. Больше никаких чудес по прогнозу не предвиделось. Дивное исцеление Пелагеи накрылось медным тазом, и куратор ошеломленно отставил чашку с остывающим кофе на ближайший пенёк.

— Отбой. Мы никуда не едем.

— Почему?

— Эсфирь пишет, у нее катастрофа, — сухо и безучастно отозвался куратор. Он был всё равно что в прострации какой. Взгляд остекленевший, руки безвольно сложены на коленях. Путешествие отменяется, потому что срочности больше нет.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

«Мы никуда не едем».

Пелагея не подозревала, какие полчища ошалевших мыслей скачут у него в голове. Она была благодарна буре за минуты незамутненного уединения, за тишину и покой, которыми так редко балует судьба. За возможность узнать куратора поближе.