Его уже не ждали - Златослава Каменкович

Наместника покоробила грубость барона, он недовольно поморщился, однако продолжал беседу в том же мягком тоне:

— Мой друг, вы должны устранить непокорных главарей, а вместо них поставить своих людей.

— Именно так я и делаю, ваша светлость, — с неуловимой иронией ответил Вайцель.

— Но пока чернь бунтует! — снова взорвался Раух. — Это же хаос! Произвол! Анархия! Простите, ваша светлость, но иначе я не могу. Я слишком взволнован. Что делается! Какие-то заговорщики, социалисты, доннер веттер, взбунтовали всех рабочих! Один раз забастовали, я их выгнал, уволил. Набрал новых, вы думаете кого? Крестьян! Они пришли из сел на заработки голодные, покорные как овцы. Не прошло и нескольких месяцев — овцы превратились в стаю волков, готовых меня растерзать! И возглавляет их опять-таки Гай! Зачем такого разбойника выпустили из тюрьмы? Извините, я не понимаю, граф. Кстати, мой управляющий узнал, что в городе готовится всеобщий страйк!

— Неплохо бы именно сейчас устроить какой-нибудь сенсационный процесс, — задумчиво проговорил наместник. — Сделать героем дня этого… как его…

— Гай, ваша светлость.

— Да, Гая. А потом на законном основании посадить его в тюрьму… Подумайте, мой друг, это имело бы неплохой резонанс.

— Ваша светлость, мне стало известно, что Гай подготавливает побег Калиновского из тюрьмы… Я хочу спутать его карты.

— Побег Калиновского устроит наш агент Стахур, чем он завоюет доверие рабочих. А потом мы Гая схватим. Уберем с дороги и Калиновского. Тогда руководителем рабочего движения станет Стахур.

— А Сокол? — хмуро спросил Раух.

Вайцель вопросительно посмотрел на наместника.

— Да, кажется вы правы, герр Вайцель. Действуйте смело, мой друг. Я всегда верил в ваш талант!

Наместник обратился к барону.

— Надеюсь, теперь вы убедились, что мы принимаем все меры. Немного терпения и…

— Я реалист, милый граф, и нетерпелив. Длительный ход дела меня раздражает. Я люблю, когда дело совершается быстро и деньги поступают в мою кассу, — барон, как всегда, самодовольно захохотал.

Через час, находясь уже в своем рабочем кабинете, Вайцель нажал кнопку в стене около камина. Камин отодвинулся, открыв потайную дверь.

— Пан Шецкий! — позвал Вайцель.

Из двери выступил Ян Шецкий. Нажав кнопку вторично, Вайцель возвратил камин на место, пригласил студента сесть.

— И так закончим прерванный наш разговор. Вы знаете, где скрывается Гай? Нет? Плохо. А вам, пан Шецкий, следовало узнать раньше меня. Ваша дружба с Соколом ничем не омрачена? Как он теперь относится к вам?

— Очень хорошо. Я вчера читал ему свои стихи. Он похвалил, говорил, чтобы я не стеснялся обращаться к нему за помощью.

— Чудесно! Сегодня вы встретитесь со Стахуром. Побег Калиновского необходимо осуществить в назначенный срок. До свиданья, пан Шецкий.

В узкую темную камеру сквозь маленькое окно с решеткой едва пробивался дневной свет. Ярослав, сидевший на железной кровати, вдруг услышал какой-то шорох за дверью и, повернув голову, заметил, что из глазка за ним наблюдают. Ярослав нахмурился и хотел отвернуться, как вдруг увидел в глазке чей-то палец. Ярослав насторожился. Сквозь щель-«кормушку», как называли узники окошечко в двери, через которое подавали в камеру пищу, просунулась бумажка. Ярослав подошел к двери и осторожно выдернул бумажку из глазка.

Узник быстро развернул и прочел:

«Ярослав! Надзиратели подкуплены. Доверьтесь подателю записки. Стахур».

Узник задумался: а что если это провокация? Быстро скомкал бумажку и положил в карман. Через минуту снова достал ее, разгладил и присмотрелся к почерку. Да, рука Стахура…

Бесшумно поднялась дверца «кормушки», показалась голова надзирателя. С видом заговорщика он таинственно подмигнул Ярославу, а затем так же тихо опустил дверцу.

Не долго пришлось узнику ждать, хотя каждая секунда казалась бесконечной. Наконец дверь открылась.

— Выходи на прогулку! — нарочито грубо крикнул тот самый надзиратель и тут же шепнул: — У стены лестница… Перелезешь, там свои…

Выйдя во двор, Ярослав зажмурил глаза от яркого света. Жадно вдохнул свежий воздух. Закружилась голова.

Во дворе — никого. Солнечные лучи, безоблачная синева неба, белый цвет каштанов во дворе тюрьмы, когда-то бывшей монастырем, — все укрепляло стремления узника вырваться на волю.

Внезапно Ярослава охватила тревога: «А что если это все-таки провокация? Не исключено убийство при попытке к бегству!.. Но возможно, надзирателей действительно подкупили?.. Что подумают тогда товарищи? Не захотел воспользоваться их помощью? Почему? Видно, часовой тоже подкуплен. Надо решаться, а то будет поздно! Если сейчас не уйду, надзиратель отведет в камеру…»

Ярослав оглянулся на дверь и медленно пошел к лестнице у стены. Вот он быстро поднимается по лестнице. Бежит по монастырской стене, увитой колючей проволокой… Прыгнул на пригорок за стеной и скатился по траве…

Из-за ствола огромного дуба вышли Стахур и Гнат Мартынчук, бросились к беглецу, поставили его на ноги.

— Скорее к фиакру! — шепнул Стахур.

Когда закрытый экипаж сворачивал на Доминиканскую площадь, Ярослав и его спутники услышали монотонный гул тюремного колокола.

Стахур укрыл беглеца в своей квартире. За несколько дней, проведенных под одной крышей, Ярослав и Степан сдружились. Как-то под вечер, возвратясь с работы, Стахур сказал:

— Могу вас обрадовать. Сегодня сюда придет ваша мать.

— Правда? — повеселел Ярослав и засыпал Стахура вопросами: — Вы были у мамы? Как теперь ее здоровье? Как она вас встретила? Знает ли она, что вы — мой избавитель?

— Пани Калиновская серьезно больна, но мое известие обрадовало ее, она встала. Пани Мартынчукова, сами знаете, быстрая, шумливая, как перекупка на базаре, но сердце у нее золотое. Заботится о вашей матери, как о родном человеке. Она подготовила пани Калиновскую к моему сообщению. Когда я пришел, пани Калиновская уже знала, что вы живы, здоровы. Она лишь спросила: «Пан Стахур, что грозит моему сыну, если полиция найдет его?» Попросила не скрывать правды. Я успокоил ее, сказав, что вы сейчас в полной безопасности. Потом ваша мама настаивала, чтобы я непременно сегодня устроил с вами свидание.

— Неужели сегодня я увижу маму?

— Друже мой, в таких случаях минута кажется часом. Возьмите книгу, почитайте. Я пойду умоюсь, переоденусь.

Оставшись наедине, Ярослав задумчиво ходил по комнате, потом остановился около этажерки. Взял книгу, раскрыл, но читать не смог. Задумался.

«Бедная мама… Сколько она выстрадала! Когда-то ее мучил страх за судьбу отца, затем мужа, а теперь сына… Она месяцами не видит меня. Я не забочусь о ней, не берегу ее. Но она сама благословила меня на такую судьбу. Она добрая, чуткая, умная».

Раздумье Ярослава прервал звонок в коридоре. Ярослав бросился к двери, но вошедший в комнату Стахур удержал его.

— Не ходите, я сам… Спрячьтесь в спальне.

— Ведь мама…

— А если не она? Прошу вас, идите в спальню.

Стахур быстро вышел в коридор и открыл дверь. Действительно пришла мать Ярослава, а с ней Катря Мартынчукова. Стахур пригласил женщин в комнату.

В дверях спальни стоял Ярослав. Какое-то мгновение мать и сын молча смотрели друг на друга.

— Мама!

Ярослав усадил мать в кресло, целовал ее волосы, лицо, руки.

— Славик… дитя мое, — шептала Анна, и слезы катились по ее бледным щекам.

Растроганная Катря тоже утирала слезы.

— Прошу, присаживайтесь, пани Мартынчукова, — попросил Ярослав. — Я так вам благодарен за маму…

— Да будет вам! Пани Анна много добра делает для людей. Что там моя помощь? А Ромка очень рад, что вы опять на воле: он, бедняга, умолял, чтобы взяла с собою…

— Я потеряла надежду увидеть тебя, Славик… Похудел, осунулся… Какой ты бледный…

— Что ты, мамуся! В монастыре люди не худеют, даже если он превращен в тюрьму. А за бледность я должен благодарить своих «духовных наставников» в жандармской форме. Байрон, чтобы сохранить бледность, добровольно голодал.

— Ты шутишь… Страшно было? Как тебе удалось?..

— Вот кто мой спаситель, — Ярослав указал на Стахура.

— Зачем волноваться, пани Анна? Все обошлось хорошо, — проговорила Катря.

— Сын, родной мой, надо немедленно уехать из Львова.

— Сейчас нельзя, мама.

— Но тебя снова арестуют!

— Волков бояться — в лес не ходить, — улыбаясь, развел руками Ярослав.

Анна поняла, что уговоры не помогут, Она перевела взгляд на Стахура и тихо проговорила:

— Не знаю, как и благодарить вас, пан Стахур. У меня, кроме Ярослава, нет никого. Он молод, неопытен… Берегите его.

— Пани Калиновская, мы все любим Ярослава. Я буду беречь его как родного сына.

Глава тринадцатая