Мы жили в Москве - Лев Копелев

Раймунд возражает: «Не может быть, чтобы ты не видел. Ведь когда ты пишешь о человеке, ты сначала должен его увидеть, представить себе человека, а также местность или здание».

— Нет, это они видят друг друга, они — персонажи — представляют это себе. А у меня слово.

Л. напоминает: «У тебя в одной из богословских статей или интервью говорится, что слово «Бог» — это огромная пустынная планета. Заваленная окаменевшими надеждами и молитвами. Разве это не зримый образ? Не лунный ландшафт?»

Г.: «…Нет, когда я писал, я ничего при этом не видел. «Бог», «планета», «камни» — все это слова».

Р. вспоминает о «кинопленке» жизни Неллы в «Доме без хозяина»: «Это важно для характеристики ее, это она видит. Видит она, а не я».

Уже несколько минут спустя он заговорил, что критики и литературоведы часто выводят одного писателя из других, из его предшественников: «Такой-то вышел из Томаса Манна, такой-то — из Кафки, такой-то — из Фонтане. По-моему, это совершенно неправильно. На писателя влияют не меньше, чем литература, еще и живопись, музыка — вся окружающая жизнь».

«Когда я начал писать, еще до этого, для меня огромное значение имела живопись, я много ходил по картинным галереям. И, конечно, музыка — и светская, и церковная. А вот Райх-Раницкий этого не понимает. Гуляешь с ним и говоришь: «Посмотрите, как прекрасна эта белая лошадь на зеленом лугу». А он: «Да, да, у Кёппена во второй или третьей главе есть нечто подобное»».

О Ленце он говорил несколько раз по разным поводам: «Ленц замечательный писатель и прекрасный человек. Из всех моих коллег — самый лучший, самый мне симпатичный. Я хочу, чтобы он приехал и со всеми вами познакомился».

«Смотрю телевидение много, часами. Мне это не мешает думать. Как легкая музыка. Даже легче сосредоточиваться в «пусковой период». Я не могу написать ни одной строки, если кто-нибудь даже в соседней комнате. У нас система звонков — Рената знает, как кому отвечать».

3 августа 1979 года Генрих, Аннемари и Раймунд с женой улетели. Это была последняя встреча Генриха Бёлля с Москвой.

12 ноября 1980 года во Франкфурте нас встречали Рене и Винсент — сыновья Бёлля и наши ленинградские друзья Елена Варгафтик и Игорь Бурихин.

Первый немецкий дом, в который мы вошли, был дом, в котором жил Генрих на Хюльхратерштрассе, 7. Он и Аннемари стояли на площадке второго этажа…

16 августа 1985 г. мы с друзьями написали:

«Писатель Бёлль не умер, его слово живет и будет жить. С первых русских изданий (1956) он стал в нашей стране одним из самых любимых, для многих — жизненно необходимых писателей. И хотя с 1975 года, когда он стал неугоден властям, его книги больше не издавались, но они продолжают неизменно читаться.

Умер Генрих Бёлль — друг и заступник страдающих, преследуемых людей. Он был христианином, для которого заповедь любви к ближнему была основой жизни и души. Он был наделен редким даром сострадания.

Когда в Москве, Ленинграде, Киеве преследовали литераторов, арестовывали и судили невинных, вступался Генрих Бёлль.

Он писал прошения, протесты и сам, и от международного ПЕН-клуба, будучи его президентом, он звонил членам правительства, он ходил к послу СССР в ФРГ, он пытался убеждать руководителей Союза писателей. Так, он защищал Амальрика, Бродского, Даниэля, Синявского, Гинзбурга, Галанскова, Григоренко. Вдвоем с Сахаровым они предложили обмен Буковского и других политзаключенных в СССР на политзаключенных Чили и Южной Африки. Он требовал расследовать убийство Богатырева. Он протестовал против нападок на Биргера, Владимова, Максимова, Некрасова, Чуковскую, Эткинда, на группу «Метрополь». Сегодня еще нельзя назвать имена всех тех, кому и как помогал Бёлль в СССР, в Польше, в Чехословакии. Помогал словом, деньгами, лекарствами, вывозил рукописи, в том числе и рукописи Солженицына, который именно в его доме нашел первое прибежище. Сахаровы писали из горьковской ссылки: «Передайте нашу любовь Генриху и Аннемари. Слышать Генриха на крутом берегу Оки, да под ледяным ветром — стало тепло на душе — было очень большим событием».

Деятельное милосердие Бёлля неотделимо от его творчества и от его корневых связей с русской литературой.

Он в ранней юности читал и постоянно перечитывал Толстого и Достоевского, Гоголя, Чехова, Гончарова, Горького. Он написал поэтический телесценарий «Петербург Достоевского», предисловие к массовому изданию «Войны и мира». Он с любовью и ревниво следил за новой русской литературой, писал и говорил в докладах и интервью о книгах Паустовского, Пришвина, Бабеля, Трифонова, Розова, Пастернака, Дудинцева, Евгении Гинзбург, Солженицына, Владимова, Войновича, Корнилова, Распутина, Виктора Некрасова, Аксенова, Синявского и многих других.

Для каждого из нас, для тех, кто его знал, он был не просто литературным авторитетом, но и неизменным нравственным мерилом, олицетворением чистой совести.

На земле немало хороших писателей. Много и воистину нравственных, и деятельно милосердных людей. Но такое, как у Бёлля, сочетание художественного слова и братского человеколюбия мы можем сравнить разве что с тем, что знаем о Льве Толстом и Владимире Короленко.

Без Генриха Бёлля нам всем будет труднее жить.

Василий Аксенов, Сара Бабенышева, Александр Бабенышев, Георгий Владимов, Владимир Войнович, Сергей Довлатов, Лев Друскин, Лев Копелев, Наталья Кузнецова, Татьяна Литвинова, Виктор Некрасов, Раиса Орлова, Мария Розанова, Андрей Синявский, Ефим Эткинд».

7. НЕВОЛЬНЫЕ ПРОТИВНИКИ ДЕРЖАВЫ

Никто не может подарить мне свободу, если ее нет в зародыше во мне самом.

В несвободной стране мы стали вести себя как свободные люди…

Двадцать второго января 1981 года в городе Кёльне мы получили два одинаковых письма от советского консула в ФРГ.

«Мне поручено сообщить Вам о том, что указом Президиума Верховного Совета от 12 января 1981 года за действия, порочащие звание гражданина СССР, на основании статьи 18 Закона «О гражданстве СССР» Вы лишены гражданства СССР».

Что к этому привело?

Из дневника Л.

7 декабря 1965 г. Партийное собрание в Институте. Докладчик из ЦК Куницын. Грамотный, цивилизованный начетчик. Добродушен. Однако завел старую пластинку: «Идеологическая борьба обостряется… культ культом, но враги не дремлют». Назвал антисоветчиков: Тарсис, Рабин, Синявский, Даниэль. Тарсис в Англии ведет открытую антисоветскую пропаганду. У Рабина мрачная живопись, очерняет действительность. Даниэль и Синявский арестованы за то, что печатались за границей… Синявский под псевдонимом Абрам Терц опубликовал повесть «Суд идет». (Накануне я доказывал, что автор, должно быть, поляк, сидевший у нас в лагерях примерно до пятьдесят третьего года. Лагерный быт описан точно, но именно — тех лет.)