Трагический эксперимент. Книга 5 - Яков Канявский

назвать эксперимент провальным нельзя даже при самом недобром к нему отношении. Совхозы существовали — тихо, незаметно делали своё дело в глубине воюющей страны. Так что никаких образцовых хозяйств не вышло, а в сравнении с помещичьими имениями большей частью получилась образцовая бесхозяйственность.

Но все же в 1922–1923 годах 5 из 33 сельтрестов (объединений совхозов) оказались прибыльными. На следующий год их число удвоилось, а затем начался очень быстрый рост.

С этого момента можно было утверждать, что эксперимент оказался успешным. Совхозы доказали, что они способны быть рентабельными — а значит, имеют право на существование, несмотря на всю неотлаженность механизма социалистического сельхозпредприятия.

Но чем дальше, тем больше становилось ясно: совхозы, при всей своей уникальности и нужности, не решали главной проблемы будущей аграрной реформы — как быть с крестьянином-бедняком?..

С введением НЭПа произошло то, что и должно было произойти. Нэпманы проявили нешуточную деловую активность, но только в одной области — в торговле, и принялись активно захватывать рынок.

Из резолюции XIII съезда ВКП (б) «О кооперации»: «В области сельскохозяйственной кооперации должно быть обращено особое внимание на развитие уже складывающихся форм производственно-сбытовых объединений (Маслоцентр, Льноцентр, Союзкартофель и т. п.)».

Товары кооперативам приходилось брать в кредит, да и продавать в кредит, а «кредитная игла», тем более двойная, — это очень мало радости. Дисциплины в стране нигде и никакой, платят плохо, если вообще платят. Руководители промышленности стенают в один голос: нужны наличные деньги, нужен быстрый оборот.

Чтобы уменьшить кредиты, надо увеличивать собственные средства кооперации, а значит, привлекать туда зажиточных крестьян. И сразу же вставал вопрос о кулаке: позволять ли ему вступать в кооператив? С одной стороны, у него: а) больше денег, с одной голью кооперацию не поднимешь; б) «связанный» в кооперативе, он менее опасен, чем находящийся в свободном плавании; в) кулаками на селе называют всех, кто хоть чуть-чуть поднимается выше среднего уровня.

Как прямо сказал Сталин: «Я думаю, что один кулак будет вести за собой правление, потому что кулак умён. Я ставлю одного кулака в правлении выше, чем 10 некулаков». Сталин предлагал допустить его в члены кооператива с запретом входить в правление, но кто мешает кулаку советовать?..

А как воровали! Впечатляет даже по нынешним воровским временам.

Тем не менее дело шло. На 1 июля 1924 года в стране насчитывалось (насколько тогдашняя статистика вообще могла что-то подсчитать) 19464 потребительских общества, объединявших 3284 000 членов. В сельхозкооперации число обществ было больше (на 1 октября — 35 тыс. кооперативов), а народу они объединяли меньше (2700 000). Правда, радоваться особо не приходилось, поскольку до войны кооперативы объединяли 12 млн хозяйств.

Хуже было другое: кооперация жила всё же в основном не на собственные средства, которых по маломощности не имела, а на казённые — просто государство, заинтересованное в её развитии, закрывало на это глаза.

По официальным данным, к 1927 году кооперацией в СССР были охвачены 30 % хозяйств… Точнее, с учётом тогдашней статистики и соцзаказа можно сказать: не более 30 % хозяйств в 1927 году состояло в кооперативах, причём чем беднее двор, тем меньше для него толку было от этой системы. Смысл в кооперативах, конечно, имелся — но та цель, ради которой они поддерживались государством: объединение маломощных производителей, — достигнута не была. Так что и кооперация практически не помогла решению главной проблемы российского сельского хозяйства: куда девать бедноту?

Кто идёт в колхоз? Среднее самостоятельное, зажиточное, «справное» крестьянство? Достаточно мельком ознакомиться с делом, чтобы сказать: нет, конечно! Идёт деревенская беднота, организуются деревенские (и городские) пролетарии и полупролетарии, те, у кого хозяйства почти нет, кому не хватает в одиночку ни скота, ни орудий, ни средств завести хозяйство…

Первые колхозы появились ещё во время Гражданской войны — редко от желания строить новый мир, чаще от нищеты и безысходности, да ещё в поисках кредитов и льгот. У них было много форм: сельскохозяйственные кооперативы, артели, коммуны, товарищества по совместной обработке земли — и ещё больше разновидностей, поскольку никто толком не знал, что обобществлять, как обобществлять, как работать и как распределять продукцию и полученный доход.

Зато имущественный состав колхозов показывает, что найдена наконец правильная форма организации бедноты… По сути, колхоз — это видоизменённая община, с той разницей, что земля не делится по хозяйствам, а обрабатывается сообща.

После окончания войны колхозы стали распадаться — в общем-то, нормальное явление. Те, кто шёл туда выживать, отправились обратно на собственный двор, другие решили попытаться воплотить старую мечту о вольном хлебопашестве, о «мужицком рае» без помещиков, горожане вернулись в города.

Наконец, сыграл свою роль и традиционный советский административный хаос. На местах декреты читали по-своему. Одни местные власти понимали НЭП как временное отступление, а другие — как полный крах социалистического строительства. И тогда, бывало, колхозы попросту разгоняли «сверху», даже успешные, — поигрались, и будет, нечего баловаться, даёшь хозяина! Да и коррупция не подкачала — большие поля обанкротившихся колхозов так удобно было передавать арендаторам, которые одновременно приобретали осиротевшие машины и инвентарь.

Казалось, этот эксперимент обречён и государство если и поддерживало колхозы, то скорее из пристрастия к социалистическим формам хозяйствования, чем из реального интереса. Какую-то продукцию они все же давали, а пара миллионов кредита погоды в экономике не делала. Но на деле оказалось не совсем так — сочетание надежд на лучшую жизнь и насущной экономической безысходности заставило наиболее предприимчивых крестьян вновь прибегнуть к этому средству спасения от нищеты.

Так что многие колхозы всё же выжили, а вскоре начался новый рост, старт которому дал неурожай 1924 года и его следствие — очередной голод.

Были здесь и свои «маяки на вершинах» — может быть, меньше производственные, а больше социальные, но ведь государство-то и искало в первую очередь социальную форму организации крестьянства. Если в хороших совхозах крестьян привлекал высокий уровень организации производства, то в больших сильных коммунах — не только трактор, племенной бык и сортовые семена, но ещё и школа, лечебный пункт, клуб. В некоторых отдельных хозяйствах даже стариков и детей содержали на общественный счёт.

Кроме неустойчивости, колхозы были ещё очень маленькими и бедными. В 1927 году на каждый из них приходилось примерно 12 дворов, 6–7 голов крупного рогатого скота, 9–10 овец, 4 свиньи и 3–4 лошади. На 100 десятин посева у них приходилось 13,6 лошадей (у единоличников — 18) — правда, эта цифра в реальности несколько иная, потому что во многих районах пахали на волах.

Но было у них одно колоссальное достоинство — эти мелкие, бедные и неумелые хозяйства реально кооперировали