Моя жизнь хикикомори. Том 3: После перемен - Отшельник Извращённый

Я взглянул на неё, приподняв бровь, но промолчал. Она была слишком красива в этот момент, чтобы прерывать её.

— Часть твоего сердца теперь моя, — в её глазах мелькнул блеск, который появляется только у по-настоящему счастливых людей. — Навсегда. Даже когда память вернётся.

Какой же счастливой она выглядит.

Я улыбнулся, отворачиваясь к окну, чтобы скрыть усмешку.

Рассказать ей, что память вернулась ещё вчера?Или пусть пока наслаждается своей мнимой победой?

Затем не сдержался. Всё-таки она любит меня именно ЗА ЭТО. И повернувшись к ней, посмотрел прямо в её глаза, сказав с лукавой улыбкой:

— Какая милота. Ты так уверена, что мы играли в ТВОЮ игру… Занимательно.

Акане замерла, её довольное лицо мгновенно потеряло ту уверенность, которой она всегда славилась. Она попыталась что-то сказать, но тут водитель, повернув голову, спокойно объявил:

— Приехали, Акане-сама.

Я подмигнул ей, открывая дверь и выходя из машины.

— Доброй ночи, ядерное солнце, твоя реакция просто шедевр, — бросил я через плечо с улыбкой, прежде чем скрыться в темноте.

Оставшись в машине, Акане, казалось, на мгновение потеряла дар речи, а затем её губы дрогнули в ИСТЕРИЧНОЙ улыбке.

«Казума! Ты сводишь меня с ума… Значит ты всё вспомнил!!! ААААААААА! КАК СТЫДНО!!!!!!!!!!!!!!!!!! НО Я ЖЕ ВСЁ РАВНО ПОБЕДИЛА, ДА⁈ ДА-А-А-А⁈»

Глава 18

В особняке царила своя атмосфера. Может сегодня какой-то особый вечер? Горели фонари, благоухали благовония. Раздавалась игра струнного инструмента. Слух у меня обычный, так что без понятия на чем играли.

Харуно ждала у входа в большой зал:

— Казума-сама, господин Изаму и госпожа Каору ожидают вас, — и поклонилась.

Я кивнул и вошёл в зал, залитый светом старинных ламп. Свечи в бронзовых подсвечниках мистически горели, отбрасывая тени, а из курильницы в углу поднимался тонкий дымок благовоний.

Дед сидел на татами перед доской «Го», погружённый в свой маленький мир чёрных и белых камней. Мать в домашнем кимоно и книгой в руках казалась воплощением элегантности даже в такой простой момент.

— А, внучек вернулся, — бросил дед, не отрывая взгляда от доски. — Сыграем партию перед сном?

Каору подняла глаза от книги, встретив мой взгляд.

— Ты сегодня выглядишь довольным, Казума, — заметила она, убирая прядь чёрных волос за ухо.

Я усмехнулся, чувствуя, даже не знаю, уют? От этой неожиданно домашней сцены.

— Довольным? Может быть. Пожалуй, хороший выдался вечер, — и присел напротив деда.

Дед Изаму хмыкнул, расставляя камни:

— С той девочкой Фудзивара, верно? — его голос звучал обыденно, но с ноткой интереса.

Каору, что, конечно же была в курсе моей встречи с Акане, удивила ответом:

— Оставь его, отец. Казума, наверняка, устал.

Если бы вы только знали, насколько, особенно морально, — подумал я, глядя, как белый камень занимает своё место на доске.

— Ладно-ладно, — ответил тот, — мне просто любопытно, и только.

— Всё было класс, дед, — подмигнул я.

Он ухмыльнулся и кивнул с каким-то особым пониманием.

Мы играли в долгую партию. Дед двигал камни по доске Го с уверенностью, что получаешь через десятки лет практики. Но, всё же, я заставлял его ошибаться. Игра растянулась на добрых полчаса. Не знаю, в курсе ли был дед, но он угодил в ловушку. Однако вместо окончания партии, я сделал глубокий вдох и окинул взглядом комнату — такую традиционную, такую правильную. И произнёс:

— Я всё вспомнил.

Три слова, изменившие атмосферу моментально. Тишина стала по-настоящему густой.

Дед застыл с камнем в руке — железное самообладание на глазах дало трещину. Надеюсь, у него там ничего не прихватило. Мать тоже ОЧЕНЬ медленно закрыла книгу и посмотрела на меня.

— Что ты сказал? — голос деда стал острым, как лезвие. Нет, там не было никакой претензии или наезда, наоборот, настороженность, страх, непонимание что ему делать дальше и как реагировать на мои слова, да и собственно само возвращение памяти.

— Я вспомнил всё, — повторил я, глядя ему в глаза. — Ещё вчера. Каждый момент, каждое решение, каждую ложь.

Каору прикрыла рот ладонью, глаза расширились, а дыхание стало прерывистым.

— Сын… — прошептала она, не зная, что сказать.

Дед остался внешне невозмутимым, но старческие пальцы чуть крепче сжали камень Го. Он собирался с мыслями — как перед важной партией, где каждый ход может стать решающим.

— Почему молчал? — спросил он наконец. Ох, сколько в тоне напряжения.

— Хотел проверить себя, — я сложил руки на коленях, чувствуя, как каждое моё слово отзывается в их сердцах. — Мне нужно было время понять, что делать с правдой, которую вспомнил.

Мать тихо выдохнула. В глазах плескалось столько эмоций — страх, надежда, вина, любовь.

— И что ты решил? — её голос дрожал, несмотря на попытки казаться спокойной.

Я выпрямился, глядя на них обоих — таких разных и таких похожих в своём ожидании:

— Завтра я возвращаюсь в свою прежнюю жизнь, — каждое слово звучало как удар молота в тишине.

Каору замерла — прекрасная и бесконечно печальная. Дед нахмурился, его брови сошлись в одну линию, выражая явное недовольство.

— Ты только начал привыкать к этому дому, — произнёс он особым тоном, который использовал только в важные моменты.

— Это мой выбор, — я старался говорить мягче, понимая, как много значат для него эти слова. — Но я буду приезжать на выходные, дед. Это обещание.

Что-то в его взгляде смягчилось, хотя беспокойство не исчезло полностью.

— А корпорация? — сложил он руки на коленях.

Я улыбнулся, вспоминая наш вчерашний разговор у ворот:

— Я помню всё, что обещал вчера. Буду помогать тебе, твоё наследие в надёжных руках. Но сначала… сначала я хочу закончить школу. Как обычный старшеклассник.

Дед поднял подбородок — гордый жест, за которым скрывалось понимание и, может быть, даже одобрение.

Я посмотрел на мать — она сидела неподвижно, ожидая моих слов. Сколько эмоций в её молчаливых чёрных глазах…

— И ещё одно, — мой голос прозвучал как сталь, как мифрил, чёртов вибраниум с адамантиумом! — Вы больше не вмешиваетесь в мою личную жизнь. Если хотите остаться её частью.

Её пальцы сжались крепче, но лицо осталось спокойным. Каору медленно кивнула, и во взгляде чёрных глаз я увидел то самое принятие, которого ждал.

— Я поняла, сын, — её голос был тихим, как шелест