Опасная тишина - Валерий Дмитриевич Поволяев

жены, способной выдрать мужу остатки волос, ни фанзы своей, в которой он мог скрыться в случае непогоды – врал он все, медвежьи лапы добывал по поручению банды, промышлявшей поставками уссурийского сырья в Китай…

На допросах китаец запирался, все отрицал, в конце концов его отправили в колонию в Читу – там и следственный аппарат был получше, и нравы пожестче, там мог расколоться не только этот китаец с крохотным личиком, но и человек с более крупной физиономией, поэтому шансов выйти из этой переделки неощипанным у него почти не стало.

Долго решали, что делать с медвежьими лапами – то ли закопать их в землю, то ли передать китайской стороне – пусть пустят в дело, в конце концов из истории этой нужно было извлечь какую-то пользу, хотя бы самую малую… Но потом решили, что передавать лапы китайцам – это значит поощрять нарушителей, уничтожающих живое добро Страны Советов, и мешок с медвежьими лапами зарыли на свалке. Кацубу поощрили – выдали ему нагрудный значок и разовый продуктовый паек – командирский.

Морозы простояли недолго, их сменил мягкий незатейливый снегопад, пушистый снежок лег на фанерную корку наста и очень быстро превратил ее в податливый материал, любой след, даже птичий, невесомый, четко отпечатывался в снегу, читать картину передвижений, происходивших в лесу, было одно удовольствие.

Недалеко от заставы Кацуба неожиданно обнаружил тигриный след – вдавлины были глубокие, оставлены тяжелыми лапами – зверь был серьезным, много серьезнее того, что преследовал следопыта, когда тот возвращался из отпуска на заставу. Раньше в окрестностях заставы таких крупных тигриных следов не замечали. Неужели тигров перестали интересовать звери и начали интересовать люди?

Если где-то объявлялся тигр-людоед, его старались побыстрее уничтожить.

Тигр обошел заставу кругом – правда, особо к ней не приближался, держался на безопасном расстоянии, – видимо, знал, что с заставы могут стрелять, – и неспешным шагом удалился в тайгу.

Кацуба прошел километра два по следу, пристально всматриваясь в каждый отпечаток и одновременно внимательно приглядываясь к Цезарю: как он себя ведет? Цезарь был спокоен. Раз спокоен, значит, зверь находится далеко. С другой стороны, если тигр почувствует пса, то собаке не спастись – нет у нее шансов.

Больше всего собак тигры крадут в деревнях – ни одной не оставляют.

Вернувшись на заставу, Кацуба предупредил Татарникова:

– Тигр может вернуться.

Тот, плотно сжав губы, озабоченно покачал головой.

– Большой, говоришь, был экземпляр?

– Да корове хребет перешибет запросто. Даже к гадалке не ходи.

По лицу Татарникова проползла тень.

– Придется предупредить наряды, чтобы оглядывались почаще и вообще прикрывали тыл, – Татарников качнулся на стуле и заглянул в окно, под переплет рамы. – Темнеть что-то стало рано.

– Зима. Через полтора месяца счет пойдет в сторону весны и света. Тогда лучше будет.

– Романтик ты, Федорыч… Молодец, держишь марку – о весне думаешь.

В старом доме заставы, сложенном по-купечески вольно, с просторными помещениями и крашенными коричневой немаркой краской полами было тепло, уютно потрескивала печка, у двери подремывал, совершенно не опасаясь начальнического окрика, дежурный, с кухни приносился дух чего-то мясного: кажется, тетя Надя готовила для бойцов обещанные пирожки с ливером, умела она делать это дело как никто.

Еще лучше у нее получались пирожки с грибами, а еще лучше – с рыбой: это когда бойцам удавалось наловить в Васиной речке зубатки, гольянов – в пирожки и в уху шла рыба всякая… Главное, чтобы она была. Получались у тети Нади пироги и с картошкой – объедение!

После гибели мужа, старшины заставы Васькова, тетя Надя осталась одна и, похоже по всему, теперь до конца жизни останется одна – вряд ли ей уже удастся выйти замуж…

Заставу свою Кацуба считал родным домом, бойцов, особенно старичков, – родичами, такими же близкими людьми, как и армавирская Алевтина и ее племянник Колька, и если на заставе начинало пахнуть домом, это грело душу Кацубе. Жаль только, что обстановочку такую создать удавалось не всегда…

Утром на заставу пришло сообщение – в Тарасовке, большом казачьем селе, расположенном в пятнадцати километрах отсюда, тигр ночью утащил полуторагодовалого телка.

Полуторагодовалый телок – это добрая половина большой коровы, только краном в порту поднимать, а тигр справился с этой тяжестью легко – переломил телку хребет, взвалил себе на спину и, зарычав грозно, без особой натуги перемахнул через изгородь. Через минуту скрылся с добычей в тайге.

Пойти за ним тарасовские охотники не осмелились: слишком уж устрашающе велики были следы тигра.

– Это наш зверь, – убежденно произнес Кацуба, – это он приходил к нам.

– Пришел и ушел – это не беда, беда, если он придет снова и кого-нибудь облюбует. – Татарников цапнул себя за шею рукой, с ожесточением, до красноты, растер кожу. – Может, специально сходить в тайгу и поискать его, а, Тимофей? – он тронул Кацубу за плечо. – Со своим Цезарем ты отыщешь его быстро.

– Пока рано, товарищ командир, – Кацуба протестующе мотнул головой. – Тигр уволок телка потому, что голоден был. А у телка, на его несчастье, оказались хозяева-лопухи, не закрыли хлев на ночь, вот тигр лопушничеством и воспользовался.

– Считаешь, ничего страшного? – в голос Татарникова натекли сомневающиеся нотки.

– Я не сказал, товарищ командир, что ничего страшного, я оказал: «Пока рано».

– Смотри, Федорыч, как бы не было поздно.

– Если тигр придет к нам, мы это обязательно засечем, не провороним. Не бойтесь.

– Точно не провороним?

– Абсолютно точно.

– Ладно, под твою ответственность…

Через час после разговора с начальником заставы Кацуба отправился в обход «своих владений», как он говорил: конечно, и кровожадная «тигра» – это головная боль, и контрабандист Хватун – тоже головная боль, но есть ведь и другие боли, тоже головные – кто знает, может быть, нарушитель именно в эти минуты встал на много раз хоженную-перехоженную тропку, а Кацуба и не ведает ничего… Это неправильно.

Снега в тайге, в низинных местах особенно, набилось уже прилично, впору становиться на лыжи, а вот на деревьях, да на макушках сопок, было пока мало – слишком мелкий он был, сыпучий, сваливался, не задерживаясь, вниз, сбивался в сугробы.

Несколько часов Кацуба ходил по тайге, вокруг заставы сделал два кольца, одно поменьше, другое побольше – ничего нового, ни единого следочка. И тем не менее в груди возникла и не исчезала – похоже, обосновалась прочно, – тревога.

Раз сидит тревога – значит, есть для того причина, чутье не обманывало еще Кацубу, ни разу этого не было, – выходит, как говорят специалисты, вероятность того, что может что-то произойти, очень высока. Кацуба, конечно, не был специалистом по психологии, но чутью своему доверял.

Еще одна примета – Цезарь вел себя беспокойно, нервничал – тоже что-то чувствовал.

– Ну что? – спросил у Кацубы Татарников, когда тот, взмокший от быстрой ходьбы, от непростого лазанья по снегу – в одном месте он умудрился увязнуть по пояс, – вернулся на заставу.

– Хорошего ничего, – Кацуба неожиданно виновато развел руки в стороны, – но и плохого тоже ничего.

Начальник заставы поморщился – что-то в Кацубе не понравилось ему, то ли запаренный