Размах крыльев ангела - Лидия Ульянова

– Ну, раз вы утверждаете, значит, ударили, – согласился врач. – Вам виднее, где его по голове ударили. Вы, я так понимаю, пытаетесь узнать насчет больного Середы?

– Доктор, как он? Что с ним?

– Что с ним? – медленно переспросил доктор, вздохнул, стянул с головы свою нелепую шапочку, вытер ею лицо.

Маша ударилась в слезы. Они покатились крупными горошинами, затекая в рот, закапали с подбородка. Губы у Марии задрожали.

– Да что с вами? Иван Середа? Если вы про него спрашиваете, то все не так плохо. – Доктор смутился собственному веселью.

– Он что, жив, доктор? Жив?

– Тьфу ты, разумеется, жив…

– А что же вы тогда? Зачем вы шапочку сняли? Я в кино видела… если доктор шапочку снял, это значит, что больной умер… У-у-у…

– Да господь с вами! Жив ваш Иван Середа. А шапочка?.. Это плохой вы какой-то фильм смотрели, глупый. Просто жарко, голова в ней вспотела. Перестаньте реветь и слушайте меня. Состояние стабильно тяжелое, без сознания. Ушиб мозга, черепно-мозговая травма, целостность черепной коробки не нарушена, на мягкие ткани наложены швы…

– Мягкие ткани? – с испугом переспросила Маша, только-только начавшая успокаиваться. – Мягкие ткани – это мозг? Да?

Врач улыбнулся.

– Мягкие ткани – это кожа головы. Кожа, понимаете? Кожа головы у него рассечена, и мы наложили швы. Состояние больного соответствует тяжести полученной травмы. Будем надеяться, что завтра он придет в себя. Все необходимое лечение он получает, под постоянным наблюдением находится.

– А можно к нему?

– К нему сейчас нельзя. Да и незачем, он без сознания.

– Но я только посмотрю, можно? Он почувствует, что кто-то к нему пришел свой, родной, и быстрее придет в себя. У него же в Питере больше нет близких. Доктор, я не уйду, пока его не увижу.

– Девушка, я недавно другую молодую особу не пустил, которая тоже к нему рвалась, поэтому и вас не пущу. Из справедливости. И та особа, кстати, тоже говорила, что у этого Ивана, кроме нее, никого в Питере нет. А если серьезно, то мне сейчас совсем некогда, совершенно. Я должен на отделении больных смотреть, а я с вами разговоры разговариваю. Давайте договоримся: я всех осмотрю, а через пару часиков, если ничего экстренного не приключится, покажу вам вашего больного. Если хотите, то вон там, в нише, есть диванчик, можете пока на нем подождать, покемарить. Там, кстати, уже дожидается знакомая вашего Середы.

Доктор ушел, и Маше ничего не оставалось делать, как идти в полумрак, в нишу. На низком неудобном диване, забившись в самый уголок, действительно кто-то сидел. Мария пригляделась. Из темноты за ней наблюдала собственной персоной Светка.

– Света, что ты здесь делаешь?

– Маша! Маша, ты только не сердись! Ты только ничего плохого не подумай! – зашептала та из своего угла.

– Да что ты здесь делаешь? Что происходит? Как Иван?

– Ой, ты только не подумай!.. Он без сознания и состояние тяжелое, но живой, и доктор сказал, что все будет хорошо… Ты не сердись только! Мне кто-то позвонил и сказал, что Ванечку в больницу везут. Они по его телефону посмотрели, что он чаще всего мне звонит, и решили, что я жена. Вот и позвонили. А я говорю, не жена, а сама сразу сюда. А меня здесь не пускают. Они никого сюда не пускают и тебя тоже, да, Маша?

– Да, Маша, – машинально подтвердила Мария. – А в Питере ты что делаешь? Ты когда приехала? Где остановилась?

– Ты только не ругайся, Маша, – умоляюще пришепетывала заполошная Светка. – Я ведь никуда и не уезжала. Ну, то есть я уехала, съездила и опять приехала. Давно уже. Мы с Ваней квартиру сняли. Ты знаешь, я ведь его так люблю! И он меня тоже любит.

– Да слава богу, но почему такие тайны-то? – рассердилась Маша.

– Ты только не подумай ничего, это все я. Я боялась, что ты ему не разрешишь со мной… Ну, чтобы он со мной.

– Света, что ты за ерунду городишь? Как я могу ему что-то разрешать или запрещать? Он взрослый парень, самостоятельный.

– Ну, Маш, я же знаю, как ты ко мне относишься. Ты считаешь меня глупой и доступной. Как будто я за женихами бегаю и легкой жизни ищу. Ты ведь мне не можешь простить, что я тогда с твоим мужем… Ну, это самое… А у нас не было ничего, мы просто целовались…

– Светик, с чужими женатыми дяденьками даже целоваться не нужно, чтобы ты знала. – Маша еле сдерживала смех. – А вообще-то, я давно уже не сержусь, и учить тебя я не могу.

– Нет, ты не думай, у меня теперь все по-другому. Я ведь сразу в него влюбилась, с первого взгляда, и он тоже…

Ну да, влюбился и называл ее страусом – с глазами и без мозгов.

– …и я боялась, что ты ему не разрешишь. Ты прости, я ему наврала, что ты меня к своему мужу ревнуешь до сих пор. Ну, сказала, чтобы он тебе про меня не рассказывал, потому что ты и к нему ревновать будешь и жизни не дашь. Я ведь тогда домой не полетела, мы билет сдали…

– Да знаю я, ты через пять дней полетела.

– Откуда ты знаешь? Что, Ваня сказал?

– Да нет, – Маша пожала плечами, – просто ты через пять дней со свежим питерским тортом домой заявилась. Значит, что? Значит, эти пять дней ты была в Питере. А я тут голову ломаю…

– Здорово как ты догадалась! – восхитилась Светлана. – Ага. Я прилетела и все маме рассказала. Какой Ваня хороший и как он меня к себе зовет. Мама отпустила. Ты не думай, я на работу устроилась, а потом я учиться пойду. Ваня хочет, чтобы я училась.

– А ты чего хочешь?

– Я? Я хочу, чтобы Ваня был доволен. Вот мы с ним и решили, что я пока буду в магазине кассиршей работать, а зимой на подготовительные курсы пойду. А на будущий год в институт буду поступать. Ты не смейся, я знаешь как хорошо считаю, и по математике у меня всегда пятерка была.

– Горе ты мое, – Маша обняла Светку, прижала к себе. – Я ведь чувствовала, что с ним что-то происходит, я знала. Он после знакомства с тобой такой странный стал. Эйфоричный какой-то. Все время рот до ушей, глаза блестят. Я, правда, подумала, что он опять курит что-то… Ох!

Маша осеклась, совсем не была уверена, что о пагубных Ванькиных пристрастиях Светка должна узнавать от нее.

– Это ты про анашу? Не, он больше этим не балуется. Он мне сам все рассказал, что был такой грех, и слово дал, что завязал. А я с этим строго, так и сказала: узнаю про наркотики, сразу брошу.

– Он ведь ко мне приходил, денег просил, я и подумала…

– Не, это нам за квартиру нужно было вперед платить. Но мне мама прислала, все нормально. А глаза у него сверкали, потому что мы целыми днями из кровати не вылезали. Знаешь, какой он горячий! И фантазер…

Маше не хотелось выслушивать, какой Ванька горячий фантазер в кровати, неловко было.

– Света, я на самом деле очень рада за вас. Ты меня прости.

– Это ты меня прости. Я Ваньке, когда он очнется, сразу скажу, что ты хорошая и что я ему все наврала про тебя.

По коридору мимо ниши проспешили куда-то две медсестрички. Маша со Светкой услышали, как одна вполголоса шепнула другой:

– Ты этого Середу видела, которого днем привезли? Черепно-мозговая из пятой палаты? Ни кожи ни рожи, хлюпик такой, а к нему сразу две девчонки приехали. Вон, на диване обнимаются и плачут.

Маша только хмыкнула.

– Дуры, – обиженно отозвалась шепотом Светка, – сами они ни кожи, ни рожи.

Они сидели молча, обнявшись, пока в нишу к ним не наведался давешний веселый доктор в смешной шапочке.

– Ну что, девушки, пойдемте, покажу вам вашего Середу, как обещал. Пришел в себя ваш больной. Но я вас пускаю только на пять минут, посмотреть, а потом обе по домам и спать. Разговаривать с ним не разрешаю, только смотреть и улыбаться.

Бледный, но вполне живой Иван лежал на высокой кровати, весь опутанный проводами и шлангами. Голова его была перевязана. Но зато глаза открыты. Иван долго всматривался в них обеих, а потом тихо произнес:

– Девочки…

И закрыл глаза.

Вернувшись домой, Мария достала свой «черный список» и с радостью вычеркнула из него сразу двух подозреваемых – Светку и Ивана.

К возвращению с дежурства Вадика она успела кое-как навести порядок, тщательно отмыла кровь с пола. На работу не пошла, конечно, зато съездила в больницу к Ваньке. Ивана перевели в палату, к нему пускали. Верная влюбленная Светка сидела на краешке кровати, преданно смотрела пострадавшему в глаза и нежно держала за руку. Вся тумбочка была завалена фруктами, коробочками с соком, на подоконнике примостились кастрюльки. Маша почувствовала себя лишней. Лишней и виноватой.

– Ванечка, ты вспомни! У тебя от удара потеря памяти, наверно, случилась. Ты ведь видел его, видел, да? Того, который тебя ударил?

– Мария Константиновна, – негромко повторял Иван в который уже раз, – да не видел я никого. Нет у меня потери памяти. Я же вас, девчонки, помню? Помню. Меня из милиции сегодня уже спрашивали, приходили. Я дверь открыл, вошел, а кругом все перевернуто. Я еще подумал тогда – во Машка дает… Простите, то есть Мария Константиновна.

– Да что уж там, – только махнула рукой Мария.