Марко Висконти - Томазо Гросси

Марко снял шлем, положил его на стол и, бросившись в кресло, стал ждать прихода Эрмелинды. Вот уже двадцать пять лет он ее не видел. Как все с тех пор переменилось! Сколько произошло в их жизни событий! Как они встретятся теперь? Хватит ли у него мужества выдержать ее взгляд, прежде полный любви и добродетели, а теперь горько упрекающий его за смерть отца и утрату дочери?

При малейшем шорохе, при любом дуновении ветерка или колыхании теней он говорил себе: «Это она!», и холодная дрожь пробегала по его телу.

Однако он недолго пребывал в смятении. Скоро он увидел, что дверь тихонько открывается и к нему идет женщина, одетая в просторное белое платье без пояса, с распущенными, но аккуратно расчесанными волосами. На лице ее играл легкий румянец, но сразу было заметно, что он вызван чрезвычайным волнением и лишь на краткий срок сменил ее обычную бледность. В глазах, распухших и покрасневших от долгих бдений и слез, сверкал слабый луч надежды, смешанный с невольной растерянностью.

В первый миг Висконти просто не узнал Эрмелинду, настолько изменили ее годы, а еще больше — страдания. И хотя, увидев, как эта женщина вошла в комнату с тревогой на лице, сразу понял, что это может быть только мать Биче, он все же колебался и не решался заговорить с ней, но тут она, остановившись в нескольких шагах от него и потупив глаза, сказала:

— Это вы?.. Это вы? — продолжала Эрмелинда дрожащим от волнения голосом. — Вы приехали сами, чтобы даровать мне жизнь? Господь вознаградит вас за ваш милосердный поступок. В душе я всегда говорила себе: когда он узнает о причиненном мне горе, он не устоит, сжалится надо мной — ведь он так добр и великодушен.

При этих словах Марко охватило такое сострадание к несчастной матери, такое презрение к самому себе, что он с досадой махнул рукой, повергнув Эрмелинду в ужас.

— Это я-то добрый и великодушный? — сказал он сдавленным голосом. — Бога ради, Эрмелинда, прекратите эту жестокую пытку. Я ничтожный, утративший разум негодяй, но я не настолько потерял совесть, чтобы отказаться от самого себя и не испытывать радости, когда я признаюсь в этом, особенно вам.

— Нет, нет, не говорите так! Господь вас простит, а я вас уже простила. Радость, которую вы принесли мне в этом миг, искупает все муки прошлого. А теперь скажите — где моя дочь? Когда смогу я увидеть ее вновь?

— А разве вы не получили никаких известий от шута, которого послали на поиски? — озабоченно спросил Марко.

Эрмелинда, казалось, на минуту растерялась, легкое облачко пробежало по ее лицу, только что светившемуся надеждой. Она взглянула на Висконти и неуверенно ответила:

— Шут, говорите вы?.. Нет, он больше не появлялся. Я уже начинаю бояться… Но вы… почему вы спрашиваете об этом меня?.. — И она в нерешительности остановилась.

— Я понимаю, Эрмелинда, — продолжал Висконти, — вы думаете, что Биче похитил я, но это не так. Знайте же…

— О боже! Что вы говорите? Так где же она.. Простите меня, Марко!.. Я не сомневаюсь в вашем слове, но разве вы сами, можно сказать, только что не признались в этом?. И ведь я давно знаю, какие чувства питаете вы к бедняжке.

— Выслушайте меня, — виновато опустив голову, начал Висконти тихим и хриплым голосом, который постепенно зазвучал более громко и возбужденно. — Это правда: я любил вашу дочь, любил безумно. Унаследованный ею милый облик, душа, перешедшая, как мне казалось, прямо от вас, очаровали меня и лишили разума. О, если бы я мог положить к ее ногам корону! Если бы я мог сделать ее своей супругой и повелительницей! На какой-то миг я вкусил дивную сладость этой надежды, и она меня погубила. Таинственный яд проник мне в кровь, заполнил меня всего и ураганом пронесся в моей душе… Когда я понял, что сердце девушки занято другим, было уже слишком поздно: рана стала неизлечимой… Не буду рассказывать, каким долгим и мучительным путем пришел я к мысли погубить своего близкого, верного и самого бескорыстного друга и родственника… Я до сих пор трепещу, вспоминая, как чуть было не запятнал его кровью эту руку, которую он столько раз пожимал с горячей сыновней любовью.

— Вы говорите об Отторино?

— Да, неизвестный рыцарь, бившийся с ним на турнире боевым оружием, — это безумец, который стоит перед вами.

Эрмелинда с глубоким состраданием подняла глаза на Висконти и, казалось, хотела ему что-то сказать, но он продолжал со все возрастающим жаром:

— Нет, выслушайте меня до конца. Вы знаете, что в то время мне пришлось уехать из этих мест. Уезжая, я сделал подлое дело: я приказал одному негодяю помешать браку Отторино с вашей дочерью. За мое золото он купил предателя даже в вашем доме, среди ваших слуг. Повторяю, Эрмелинда, я не приказывал ему похитить Биче и даже вовсе не помышлял об этом, но подлец, которому я дал столь бесчестное поручение, мог набраться наглости и совершить это чудовищное деяние. Однако в любом случае я — мерзкое чудовище…

— Нет, Марко, нет, пожалейте меня, не будьте столь жестоки к самому себе. Эти обидные слова не могут относиться к вам, — разве мерзок тот, кто так казнит себя за совершенную ошибку? Буря страсти могла сбить вас с правильного пути, но сердце Марко — я в этом уверена, я никогда в этом не сомневалась, — сердце Марко всегда оставалось прежним.

— О, мой ангел-утешитель! — проговорил растроганно Марко. — Ваши слова проливают бальзам на мое сердце!.. Эрмелинда, Эрмелинда!.. Если бы вы всегда были моей светлой и нежной подругой, если бы вы не оставили меня на моем темном и тяжком пути, мои дни прошли бы тогда в тишине и невинности, озаренные священным счастьем супружеской и отцовской любви, и на склоне лет прошлое не представлялось бы мне мрачным и скорбным из-за всех моих былых заблуждений… Скажите, вы не считаете меня дурным человеком? О, благодарю вас! Раз вы говорите мне это, значит, я никогда не был плохим до конца. Да разве могло измениться сердце, так долго горевшее небесным огнем, который зажгла ваша ангельская доброта, ваша святая добродетель! Да, Эрмелинда, благодаря вам я чувствую себя не столько преступным, сколько несчастным.

Графиня закрыла лицо руками и заплакала.

— Я теперь в вашем распоряжении, — продолжал все так же взволнованно Марко, — пусть моя кровь послужит искуплением моей вины: я готов пролить за вас ее всю до последней капли. Я отыщу Биче, чтобы вернуть ее вам, чтобы она была счастлива в своем столь желанном браке. Я найду и Отторино, чтобы своей рукой привести к нему супругу, которую я у него оспаривал. Я должен это сделать, ибо хочу доставить вам радость, загладить причиненное ему зло и вознаградить его за любовь и преданность, за которые я отплатил ему черной неблагодарностью. Я не успокоюсь до тех пор, пока не увижу вас всех счастливыми, пока не станет явной вся эта позорная тайна.

Тут он на мгновение остановился, устремил взор в лицо Эрмелинды, которая все это время не переставала плакать, а затем, сжав кулаки, яростно воскликнул:

— И пусть трепещут мерзавцы, которым придется платить за эти слезы! Горе, горе им всем! Послушайте, Эрмелинда, даже если я буду вынужден отрывать их от алтаря, то клянусь вам, клянусь адом…

— Нет, Марко, — решительно прервала его благочестивая графиня, глядя на него со смущением и робким достоинством, — нет, не оскверняйте уста богохульством. Как можете вы надеяться, что господь благословит столь милосердное дело, о котором вы мне говорили, если вы начинаете его со злобой в сердце? И как могу я верить в успех человека, с которым не будет благословения господнего?

— Вы ангел, — воскликнул Висконти, — а я… я ничтожество. Довольно! Еще до зари я буду в своем замке в Розате. И солнце завтрашнего дня увидит вас радостной. Прощайте!

— Прощайте, — отвечала Эрмелинда. — Да будет с вами господь и ныне, и во веки веков, да ниспошлет он вам всем свою милость. Прощайте.

И теперь, когда она увидела, что он уходит, все те силы, которые она напрягала, чтобы перенести это страшное потрясение, оставили ее. Упав в кресло, она прислушивалась к его шагам, громко отдававшимся под сводами бесконечных залов. Когда звук их затих, она встала и, пошатываясь, пошла в свои покои. Она была сломлена и оглушена всеми пережитыми волнениями, и ей казалось, что все это было во сне.

Выйдя из дворца, Висконти увидел у дверей Лупо, который ждал его возвращения.

— Ты поедешь со мной в Розате, — сказал Марко.

Лимонтец почтительно склонил голову, показывая, как он благодарен, и последовал за ним, не говоря ни слова. Выйдя из ворот, они поспешно пошли — Марко впереди, а Лупо за ним — по темным улицам города. Оба молчали, пока не дошли до дома Марко, а там взяли лошадей и галопом помчались в Розате.

Но по той же дороге, намного их опережая, давно уже скакал другой человек, о котором они ничего не знали. Это был гонец, которого Лодризио, сразу же извещенный о прибытии Марко в Милан, поспешно направил к Пелагруа.