Сотня цветов. Японская драма о сыне, матери и ускользающей во времени памяти - Гэнки Кавамура

Черные глаза матери в освещении магазинных ламп мерцали, как прекрасные стеклянные бусины. Человек, которого сейчас сканировал этот бездонный мрак очей, – каким он предстал перед ней?

Юрико медленно обвела взглядом людей вокруг. Мамины глаза были наполнены детским недоумением. Каждый встречный для ребенка был непонятным незнакомцем.

Идзуми осознал: пленка маминой памяти, внезапно сорвавшись, отмоталась к раннему детству.

14

Дельфины, черепашки, медузы, скаты – морские обитатели резвились в волнах развешенных на стене рисунков. В прошлую субботу постояльцы пансионата выезжали в океанариум, где вместе с группой младшеклассников пастельными мелками и цветными карандашами выводили на бумаге увиденных жителей водного мира. Все картины играли яркими красками, словно их писали у моря какой-нибудь тропической страны.

Освободившееся с уходом Минэгиси место занял новый постоялец. Он отличался вспыльчивым характером и регулярно повышал голос на сотрудников пансионата. Этот пожилой мужчина успокаивался только тогда, когда уходил в рисование. Оно и понятно: всю прежнюю жизнь он посвятил дизайну. В первую очередь ради него Мидзуки выдвинула идею устраивать периодически конкурсы изобразительного искусства. В этом пансионате старались подстраиваться даже под самых сложных жильцов.

Воды тропических стран купались в лучах полуденного солнца. Постояльцы собрались в одной комнате и расселись вокруг фортепиано. Юрико с трудом пробралась между зрительскими местами. Посыпались аплодисменты. Сюнскэ и дочь Мидзуки помогали Юрико стоять, придерживая ее с обеих сторон под руки. Мама сегодня была в темно-синем кардигане, накинутом поверх безупречно выглаженной белой блузки. Представ перед слушателями, Юрико не отводила глаз от фортепиано и, должно быть, даже не видела сына. Не издав ни единого звука, она опустилась на стул перед инструментом и одним движением погладила клавиши, притираясь к ним.

Звуки взятого аккорда разнеслись по комнате. Все собравшиеся превратились в слух, ожидая развития мелодии. Мидзуки, стоявшая сбоку от фортепиано, смотрела на Юрико, сложив руки на груди, словно в молитве.

Вот один звук плавно соединялся с другим, но продолжения не следовало: пальцы застывали в воздухе. Она начинала заново, пыталась перейти от одного такта к другому, но в звучании появлялась грязь, и снова повисала пауза.

– Да сколько можно! – сама себе сделала выговор Юрико, неодобрительно нахмурившись. Собравшись с духом, она произнесла: – Ну! – и вновь начала играть мелодию с самого начала.

Юрико медленно выводила звук за звуком, и композиция стала обретать форму. Цикл «Детские сцены» Шумана, седьмая пьеса «Грезы». Как же часто Идзуми доводилось слушать эту мелодию много раз кряду в стенах прежнего дома! Сейчас она звучала немного неровно: шла то быстрее, то медленнее, – но звуки держались вместе. Вдохновляющая мелодия взбудоражила Идзуми. «Вы иногда ведете себя как ребенок», – вспомнилась цитата, вычитанная в дневнике матери; то были слова, адресованные Шуману его любимой, девушкой по имени Клара. Идзуми почувствовал, как все защемило внутри.

На четвертом такте поджидало чередование восходящих и нисходящих интервалов, игра этого витиеватого участка требовала ловких движений рук. Юрико не попала по одной-двум клавишам, и ошибки последовали дальше снежным комом, отчего мелодия стала рассыпаться.

Руки Юрико лежали на клавишах. Она молча смотрела на них, склонив голову над инструментом, не в состоянии выдержать позора. Одежда липла к потной спине пианистки.

– Ну и что это такое? Почему она не играет?! – беспардонно выразил возмущение сидевший на коленях одной девушки ребенок – вероятно, внук кого-то из постояльцев. Мама поспешила прикрыть рот своему сыну, но надолго его это не остановило. Юрико выровнялась на стуле и взяла первые ноты, но тут вновь вмешался ребенок: – Зачем ее вообще сюда посадили! Она ж играть не умеет! – детский голос перекрывал звуки фортепиано.

Юрико, которая пыталась собраться и сделать еще одну попытку, теперь безмолвно поднялась со стула и закрыла лицо руками. Боль, бессилие, стыд… Тело ее, отравленное смесью этих чувств, забило мелкой дрожью. Идзуми не мог спокойно смотреть на маму. Он еле сдерживался, чтобы не крикнуть ей, чтобы она прекратила мучать себя и спускалась. Владелица пансионата еще перед началом мероприятия предупредила Идзуми, чтобы он не вмешивался и не пытался ничем помочь: «На этом музыкальном вечере мы хотим послушать прежде всего Юрико-сан, а не безупречную мелодию». И сейчас Мидзуки не спускала с Юрико глаз, все еще полных надежды.

Воцарилась тишина. С улицы долетал слабый шум моря. Рассек эту приглушенную мелодию скрежет отодвинутого стула. Юрико подошла к окну. Оттуда были видны умиротворенно подступавшие к берегу волны. Юрико так и застыла, наблюдая за переливами синих оттенков воды. Она словно обратилась в статуэтку.

«Можно медленно, ты, главное, играй». Мама постоянно повторяла Идзуми эти слова, когда он еще обучался у нее. Сейчас сын смотрел с участием на осунувшееся лицо Юрико и мысленно передавал ей сообщение: «Мам, не торопись, ты, главное, играй».

* * *

Волны шуршали с размеренностью метронома. Юрико, словно скинув с себя оковы, с решительным шлепком села на стул. Плечи ее слегка покачивались взад-вперед в ритм моря, отмеряя размер четыре четверти. Идзуми не сводил глаз со спины матери, сидевшей за инструментом. Это был вид, хорошо знакомый ему с самого детства.

В какой-то момент Юрико глубоко вдохнула, занесла раскрытые пальцы рук над клавишами и мощно опустила их. До слуха Идзуми донесся, отскочив от потолка, прежде неслыханный уверенно-громкий звук.

«Никаких ad lib. Никаких аранжировок. Все по написанному!» Наставление, которое Юрико давала своим ученикам, воплотилось в этом исполнении. Пальцы ее бойко бегали по клавишам.

Звуками управлял не всплывший в памяти Юрико лист с нотами: это, казалось, сама теплившаяся в ней жизнь выливалась в мелодию. Стройную, безупречную, легкую мелодию. В которой крылась огромная сила.

Ссохшаяся за последние месяцы спина матери нагибалась над инструментом, словно заныривая в него. Все тело ее было направлено на игру. Кончики пальцев стали бегать по клавишам еще проворнее. Мелодия плыла гладко, будто корабль, свободно летевший все дальше от берега в объятии мягких волн.

«Он уходит за горизонт…»

Идзуми, поддавшись мелодии, закрыл глаза. Он чувствовал, что скоро наступит конец их с мамой совместной одиссеи. Он, как наяву, видел ту картину, что рисовала в его воображении музыка: по морю удаляется на корабле фигура Юрико. И оставалось только махать маме вслед.

В носу защипало. Идзуми глубоко вдохнул. Послышался цветочный аромат. Он доносился из одного воспоминания о матери.

Вечер того дня, когда мама вернулась из Кобе, она провела за роялем, наигрывая самой себе «Грезы». В воздухе держался насыщенный аромат лилий: в вазочке на столе вновь стоял свежий цветок. Комната