Ядерная осень - Хватов Вячеслав Вячеславович

Мамаев не заставил себя долго уговаривать. Через пару минут он уже выпив стакан чая и съев половину тарелки печенья, отвалился на спинку стула и посмотрев на Скворцова, спросил, — а что вообще произошло-то? Теперь-то можно узнать?

— Теперь думаю можно, — Владимир Евгеньевич взял чайник и налил себе кипятку, — шпионов я думаю, здесь нет, а остатки USA Army ваши коллеги сейчас отлавливают по лесам.

Волохов согласно закивал и взяв пустую тарелку и чайник, пошел на кухню.

— Ну так вот, — Скворцов потер виски кончиками пальцев, — еще до того, как окончательно приказала долго жить радиосвязь, в 'Убежище' удалось перехватить радиограмму уцелевшего американского авианосца.

— Это-то я знаю. Его в доках в Аделаиде ремонтировали.

— Ну вот и отремонтировали. Как ваше начальство и опасалось, этот авианосец и еще один фрегат сопровождения к нам и приплыли. И лихо так начали — с десанта под Белорецк. Там первого 'языка' и взяли. Над ним поработал ваш местный док — вот он все и рассказал.

— Да, наш док дело свое знает, — Ильшат отхлебнул чай из дымящегося стакана, — с ним не забалуешь.

— Ну вот собственно и все, остальное все знают. Правильно я говорю? — Скворцов повернулся к Константину.

— Да, я тоже этот персиковый джем не очень… Мне малиновый больше нравится, — Волохов взял чайную ложку и, зачерпнув из банки джема, густо намазал его на кусок печенья.

Эпилог.

Переместившийся с подушки солнечный луч заставил открыть глаза и тут же их зажмурить. Скворцов сел и вытерев рукавом набежавшую слезу, окинул взглядом комнату. Белый потолок и стены. Четыре кровати, одну из которых занимал он, а вторую лысыватый мужчина лет сорока пяти. Две другие были аккуратно заправлены. Больничная палата. Посмотрев вниз, он обнаружил тапочки. Осторожно встал. Немного кружилась голова.

Его сосед едва ли не с головой укрылся спортивной газетой, на обращенной к академику странице которой, футболист со зверским выражением лица бил этим лицом по мячу.

— А, Владимир Евгеньевич, проснулись? — мужчина, сложив газету вчетверо, положил ее на тумбочку, — давайте знакомиться. Подполковник Наливайко Сергей Александрович, — подполковник сел и сунув ноги в тапочки, сделал два шага в сторону Скворцова.

— Очень приятно, ответил академик, и чтобы не повисла неловкая тишина, кивнув в сторону тумбочки, спросил, — как сыграли?

— А — а, пока вы тут спали — наши у бразильцев выиграли, теперь в одну восьмую точно попадут.

— А еще чего такого в мире происходит? — осторожно спросил Владимир Евгеньевич, не имеющий никакого представления о какой это такой 'одной восьмой' идет речь.

— Ну я не знаю, — Наливайко опять сел на кровать и почесав за ухом, взял газету, — Австралийцы возмущаются тем, что мы у их берегов якобы рыбу ловим, Стульчак двойню родила, опять бензин подорожал. Да так, в общем-то, ничего особенного.

— А американцы что?

— А что американцы? Всей страной обсуждают изменение пола дочери Мадонны, какие у них заботы, нет, чтобы свое правительство покритиковать за то, что до сих пор свою часть тоннеля под Беринговым не закончили.

Скворцов подошел к окну. Внизу, в здоровой луже, разлившейся почти на всю проезжую часть, резвились воробьи. Часть из них, неподалеку, терзала большой кусок булки, который им кинул малыш в голубом комбинезоне. Он все время порывался подойти к ним поближе и его маме стоило не малых трудов удержать его за капюшон. Наконец ей это надоело и, посадив 'юного натуралиста' в летнюю коляску-раскладушку, мамаша повезла его к выходу из прибольничного парка.

Академик бросил рассеянный взгляд на умытые дождем и блестящие стеклами окон разноцветные кубики домов, на колышащиеся на легком ветерке зеленые ветви акации, на 'воробьиное море', в котором отражалось изумительно голубое небо с бегущими по нему барашками облаков. Один такой 'барашек', закрывавший собой солнце, наконец выпустил его на свободу и оно, отразившись от зеркальной поверхности лужи, вновь брызнуло ему в глаза.

В палату неслышно вошла медсестра.

— Владимир Евгеньевич, тут к вам утром 'пресса' заходила. Какой-то Дмитрий Яворский из журнала 'Наука и жизнь'. Так я ему сказала, чтобы послезавтра приходил…

— Можно? — в приоткрытую дверь просунулась ушастая Мишкина голова и не дожидаясь ответа, его бывший однокурсник вошел в палату.

Не ожидавшая такой наглости медсестра, ничего не ответив, вышла в коридор.

— Держи, — Мишка протянул ему авоську с традиционным для такого случая набором: апельсины, конфеы, лимонад.

— Спасибо.

— Не за что. Что же ты к нам с Настей не зашел-то?

— Я заходил.

— Как это? — уже начавшая обиженно оттопыриваться нижняя Мишкина губа, замерла на месте.

— Не важно. Ты мне вот что лучше скажи. Настя ведь вроде из Волгограда? Ты мог бы у нее спросить, есть ли в Волгограде Славинская улица?

— А зачем это тебе? А, сейчас позвоню и спрошу, — спохватился Михаил. Набрав номер, он какое-то время подождал и отключился, — не отвечает, наверное, опять сумочку в машине забыла.

Дверь приоткрылась и заглянувшая в палату медсестра, выразительно посмотрела на посетителя.

— Ну ладно. Мне пора. Слушай, я сейчас на симпозиум в Малайзию улетаю, а вот через недельку вернусь и мы с тобой на озеро Раменки сходим. Искупаемся, шашлычков поедим. Лады? Думаю, тебе уже можно будет.

Задребезжали стекла в окне, откликнувшись на грохот неловко захлопнутой дери.

— Вам плохо? — Наливайко посмотрел поверх очков на побледневшего академика, — сестра!

04.09.2006 — 06.04.2007 г.