Без Царя… - Василий Сергеевич Панфилов

подчёркнутым, я бы даже сказал, несколько утрированным выражением внимания и интереса. Человек он эмоциональный, изрядно злопамятный и падкий на лесть, так что наверное, это уважительное внимание ему особенно приятно…

… особенно после совещаний Совета и студенческих сходок, где высказать могут что угодно и кому угодно, невзирая на должности и авторитет!

А Валиев с Солдатенковым люди военные, на рефлексах тянутся перед старшими по званию. Вдобавок, вольно или невольно, они воспринимают собравшихся как своих, без какой-либо опаски или подвоха. Для них союз с офицерами, равно как и главенство их в союзе, совершенно естественны. Обратная сторона аполитичности…Против решения Совета они не пойдут, да и принципов демократии в Дружине никто не отменял, но по факту, командование Студенческой Самообороны не вполне лояльно к собственно Университету.

Остальные… кто как, но в большинстве несколько растеряны. Хотя некоторые из моих товарищей также раскусили режиссуру союзников, от чего настроение у них не слишком благостное, но этот раунд остался за офицерами!

— Господа… — повторил полковник с тем усталым видом, который лично мне навеял ассоциации с гимназическим учителем, который пытается привлечь внимание расшалившихся учеников, не желая (пока!) прибегать к дисциплинарным мерам. Не желает, но право — имеет!

— Граждане, — резко ответил я, цепляя глазами Дорофеева.

Полковник среагировал не сразу, но натянув на лицо чуть снисходительную улыбку, предпочёл промолчать, отреагировав сугубо невербально.

— Итак… — он сделал паузу, — вы наконец пришли…

— Мы пришли вовремя, — с нажимом сказал я, не отпуская взглядом полковника. Может быть, меня несёт… да что там может быть! Несёт, и ещё как несёт! Возраст, недосып, стресс, колючий характер, жажда справедливости и толика нонкомформизма колючими шипами полезли наружу.

К господам офицерам я не испытываю ни малейшего пиетета, и видит Бог — это не от фанаберии! Палки в колёса они вставлять начали вскоре после создания Студенческой Самообороны и за прошедшее время успели изрядно надоесть.

Нет, сперва военные были настроены относительно благожелательны… то есть не слишком мешали нам. Были даже и всплески сотрудничества, когда мы ухитрились выцарапать себе оружие и определённый статус. Хотя здесь нужно оговорить, что выцарапывали оружие мы скорее у военных чиновников и политиков, и рычаг давления с нашей стороны был именно политический, без упора на казённый военизированный патриотизм.

А когда господа офицеры с возмущением осознали, что мы создаём не некое подразделение мобилизационного резерва, и не имеем никакого желания ни поступать под чьё бы то ни было командование, ни привечать у себя командиров и инструкторов со стороны, отношения испортились достаточно быстро. До крайности они дойти не успели, пожалуй, только лишь потому, что на это не хватило времени.

Сейчас же…

«— А что, я собственно, теряю?! — мелькнула у меня неожиданна холодная и расчётливая мысль, лёгшая поверх коктейля их стресса, недосыпа и колючего характера, — Пора расставлять точки над Ё, и если не сейчас, то когда?!»

— … понимаем, что сложившаяся ситуация не в полной мере устраивает всех присутствующих, — говорил тем временем полковник Рар, умело подхвативший разговор, пока я с Дорофеевым бодался взглядами, — но нужно понимать, что отчаянные времена требуют отчаянных мер!

— Никто из нас не отрицает принципов Демократии, — несколько патетично воскликнул он, опережая мои возражения, — но здесь и сейчас нужно передать бразды правления Меритократии[60], а в нынешних реалиях это власть военных, которые и должны выправить ситуацию! Потом, когда ситуация станет не столь острой…

Они с Дорофеевым говорили попеременно, складно и отрепетировано, а я…

… всё никак не мог подобрать слова. Какой-то странный ступор, когда разум кипит, брызжа кипятком негодования, но какая-то осмысленная аргументация всё никак не подбирается. Не подбирается, но…

… не молчать же из-за этого?

— Против! — резко сказал я, поймав паузу в выступлениях. Голос у меня поставленный, да и говорю я здесь и сейчас с той громкостью, какая уместна скорее для многосотенного митинга, нежели для помещения, в котором собралось менее полусотни человек. Не дожидаясь ответа или чего бы то ни было, я довольно-таки грубо протолкался через затянутые в мундиры спины, которые как бы невзначай отгородили меня от Дорофеева с Раром.

— Это хуже, чем преступление — это ошибка[61]! — давлю голосом я. Зацепившись за известную цитату, снова торможу… и поверхностный слой холодного цинизма прорывает нерассуждающая ярость.

— Всё это — ложь! — короткая пауза… я зло скалюсь, обводя взглядом офицеров. Да-да… я не намерен отступаться от своих слов! А что вы сделаете, господа… что? Не одни вы умеете играть в эти игры, и видит Бог, я хотел уйти тихо и спокойно, но вы, суки золотопогонные, тянете на дно не только меня и моих товарищей, но и саму Идею!

— Щенок… — не слышу, а скорее вижу произнесённое одними губами, и усмехаюсь в глаза. Ну?! Дуэль? С несовершеннолетним? О… какой позор будет для всего офицерского корпуса! А набить мне морду, пусть даже и канделябром, будет ну очень затруднительно!

— Па-азвольте! — багровея лицом, лезет вперёд немолодой ротмистр. Что уж он там хочет… впрочем, неважно!

— Не позволю! — и какое же удовольствие — сказать так, в лицо…

— Ложь! — с напором произношу я, — Всё это, с самого начала — ложь! Вместо того, чтобы заниматься агитацией среди офицеров и фронтовиков Москвы, разъясняя свою позицию…

Разом заговорили все, перебивая меня и друг друга.

— … вся эта театральщина, — надрываю голос я, — попадающиеся на коротком отрезке пути одни и те же рожи, призванные впечатлить нас…

— Это неслыханно! Какой-то мальчишка…

— … занимайтесь агитацией выпускников военных училищ и курсов прапорщиков, — выплёвывываю я, — а вместо этого вы пытаетесь затыкать все дыры студентами, и видит Бог, это много глупее, чем забивать гвозди микроскопом!

— Мальчишка! Сопляк! — надрывая глотку, заорал Дорофеев, перекрикивая шум, необыкновенно побагровев и пребывая на волосок от инфаркта. Я оскалился…

… но полковник взял в себя в руки. Жаль… — Прошу прощения за несдержанность, Алексей Юрьевич, — холодно сказал он, — был неправ.

Глаза его, вопреки извинениям, смотрели на меня дулами «наганов», и в каждом зрачке я вижу смерть. Этот не простит… и не забудет.

— Но вы должны… — надавил он голосом, — должны понять, что именно сейчас решается судьба России, висящей на волоске! В то время, когда у ВРК и большевиков железная дисциплина, за счёт чего они и взяли верх в Петрограде…

Не в силах сдержаться, впечатываю ладонь в своё лицо.

— У них Идея! — кричу я на полковника и всех присутствующих, — Вы действительно не понимаете?! Они, левые, предложили народу России Идею, и именно это первично! Не дисциплина, а Идея, как бы к ней кто не относился!