Вечный слушатель. Семь столетий европейской поэзии в переводах Евгения Витковского - Антология

Tabula Rasa[16]

Заканчивать. И начинать сначала.Неслыханное — все-таки грядет.Опять считает человечий род,Что пролил слез и крови слишком мало.

Мы стали неотъемлемою частьюЛавины, массы, общности любой.И Цезарь, снова наделенный властью,Нас отправляет в бой и на убой.

Бездарный демон, ждущий в эпилогеТого, чтоб нас единый залп скосил!Мы гибнем, мы собой мостим дорогиИз года в год. Пустая трата сил.

Мосты сжигаем, без раздумий рушимВсе на пути. По крышам — цепь огня!Мы будущего ждем — и к нашим душамКрадется ужас завтрашнего дня.

Нам не до рифм, и к прочим тонким гранямМы безразличны. Больше не взрастиЦветам над болью. Только руки тянем.Зажать пытаясь пустоту в горсти.

Молчим, страдая. Впрочем, вывод быстр:К чему слова ограбленных и сирых?Обломкам мира нужен ли регистр,И должно ли копаться в черных дырах?

Кто в сердце шепчет нашем? ПочемуМы ждем, что он, склонясь над горькой чашей,Уронит каплю вечности во тьмуВихреворота скорой смерти нашей?

Ориген

Смерть медлила, а он стоял на страже,Готовый. Отрицал любую тьму.Тянулись караваны и миражи:О, как же много грезилось ему!

Он пламенел, зрелея неуклонно,И, лишь томя подобием стыда,На чувства и на рукопись ПлатонаРабыня тень бросала иногда.

Зачем же смерть, когда толпой предерзкойИ мертвой духом — полон дольний край?При чем здесь ангел, если страстью мерзкойВводим любой, кто хочет, в гнусный рай?

О мир, Египет, тяжкие гробницы —Колени сдвинь, фантом отвратный скрой!Сквозь бедра Логос виден, сквозь ресницы:Все — ложь, и первый Рим, и Рим второй!

Он рвался духом к высшему пределу,Но плоть коснела. Он постиг врага.Железо взял, и полоснул по телу,И бросил ядра в пламя очага.

Стефан Хермлин

(1915–1997)

Обманчивость мира

(По мотивам Питера Брейгеля)

Всюду я вижу тебя: на фламандском поле.Возле римских колодцев, манящих в полуденный час, —Сердце холодом сжато, и ощутишь поневоле:Всюду — трагический призрак, тревожащий нас.

Ты понимаешь, ты видишь — от терний не сыщешь защиты,С ужасов полной тропы никуда не свернуть.Невыразимо покинутый, всеми забытый,Ты одиноко под северным небом держишь свой путь.

Кобольд идет за тобой. Плечи плащом закутай.Путь твой все шире и шире. Распахивается окоем.Все исчезает, становится мраком и смутойДымом, туманом тают озера во взоре твоем.

Гаснущий день

(По мотивам Питера Брейгеля)

Разве когда-нибудь были столь горестны там, в отдаленье,Жесты горных отрогов и так нас тревожить могли?Зноем пылает даль. Даже самые малые тениИзгнаны прочь из сердца этой земли,

Этой страны, что в величье отчаялась. Как безнадежно усталиВетви твои, опаленный страданием бор!О, Ниобея! Оттуда, из нарисованной дали,Странным, базальтовым светом лучится простор, —

Над горизонтом — ты видишь — пылает светило.И одинокая поступь гремит по земле,Словно людское тебя навсегда отпустило.

Но не навеки же ты запечатан в стеклеЭтого ветра, — и тишью великой тебя охватилоТам, в угасающем свете, на корабле…

Террасы в Альби

У древнего моста, у бастионаХохочет Бахус. Что ему стена!Он обезумел. Он бежит со склонаК реке, чтоб рыскать в поисках челна,

Чтоб от собора прочь уплыть в ущелье,К себе, в леса, в чудовищную даль,Где властвует великое весельеИ меж стволов проносится мистраль.

Он захмелел, он бредит от испуга.Пророчество, предчувствие, тоскаЧужих сердец. Давно ли птицы к югуЛетели?.. Будь спокойною, река,

Дай перейти себя! В ночной просторНемыслимый вонзается собор.

Иоганнес Бобровский

(1917–1965)

Памятный листок

Годыкак паутина,годы. Паучье время.Цыгане брели с лошадьмипо глинистым тропам. Старый цыганшел с кнутом; цыганкиостанавливались у калиток,гадали, держа в ладоняхполные пригоршни счастья.

Потом они исчезли.За ними пришли душегубыс каменным взглядом. Как-то разстаруха, выйдя из тесной каморки,удивилась, куда пропали цыгане.

Слушай, как дождь шумитнад косогором: идутте, кто невидимы больше,по глинистой древней тропе,залитой мутнойводой. Ветер в кронах чужбиныколышет прядичерных волос.

Томская дорога

Как ни кричи,не прорываться сквозь ветер,бьющий по канатам арфы —жилам звериным, на сучьяберезы накрученным.Холмистые цепи,слышу арфу за насыпью,однако не вижу дороги.Елизаветасказала когда-то:

Вдоль Томской дорогикрестьяне ставят на окнаквас и хлеб к ночи,чужестранец проходит,мимо шагает, никтоне назовет его «узником»,а только «несчастным»,у него была сотня имен,каждый мог его окликнуть.

Дорога, говорила Елизавета,тянулась, как летнее небов пене цветенья,огромные деревья подпирали небо,но выпал снег,пришла Елизаветагоды спустя,братья стояли на берегу,вышел внук на дорогу,удочку бросил в траву.

Юная Марфа

В травах забытья, в змеиных гнездахзастывает желтая жара,прочь ступает зыбкая, как воздух,Марфа, истомленная сестра.

Тайну до сих пор скрывая в лоне,память о ночах хранит она,старину поет. На небосклоне,на земле заткала все луна.

В полном мраке, над заросшей кручейпадает на камни узких троп.О, когда ты в лес придешь дремучийразыскать, рыдая, Марфы гроб?

Дом

Скользит над кровлей светза черной птицей вслед.

Стирает ветвь бузинычерты руки со стены.

Шпорник на клумбе к садуне слышит, как я иду.

Дождь пишет, кровлю тревожа:мне здесь приготовлено ложе.

У стены беседутени ведут:как оденемся мысегодня.

В волосы воткнем дрожащийцветок; над глазамиприклеим усик зеленый;трилистник на груди.

Тени, ступайте вперед.Ведь свет вначалешагает так робко,укажите ему дорогу.

По склону вниз,при крике петуха,над крышами зарю зовущем,к речам звериным,скачками по песку двора.

Тени, уйдите от двери.Тени, уйдите от окон.Выступите под крышей,дрожащие усиков тени,тени лоз виноградных,тени, скажите:тебе здесь суждено остаться.

Озеро Ильмень

Тут все — иное. Самообманамипрельстилось сердце, стало заботитьсяо мнимостях — взалкало много,но лишь себя наконец узрело.

Вот постепенно вечер кончается,расплывчат контур низкого берега,до самых облаков пространствочистым становится, разрастаясь.

Огни рыбачьей лодки далекиевидны, а парус прочь удаляется,и птицы прядают в полете,влаги озерной касаясь быстро.

Потом луна всплывает, как колокол,звонить к вечерне — но колоколенкамолчит во мраке: ибо церковьизорвана — птицам гнездиться негде.

Ночь ниспадает, волны о волны бьют,шепчась в камнях прибрежных. Порою здесьтвое привет расслышит сердце:он — ледяной от дыханья далей.

Новгород в 1941 году: Монастырская церковь