Двоюродная жизнь - Денис Викторович Драгунский

на счастье, но более всего боялся, что Галина Ивановна выйдет через какую-то боковую дверь и я ее пропущу, потеряю.

Но нет. Я увидел ее фигурку в том же темном плаще, из-под которого торчал краешек белого поварского халата, и с болью понял, откуда у нее эта странная манера – надевать плащ поверх халата. Я вспомнил, что вчера на ней, когда она разделась, были тонкие брючки и легкая кофточка. Ей просто холодно в промозглый март. Халат – это для тепла, просто нет денег на теплый свитер или демисезонное пальто. Мне стало еще нежнее и трогательнее на сердце. Захотелось ей что-то купить, подарить, укутать ее и согреть, целуя.

Я бросился к ней. Мне показалось, она не сразу меня узнала. Потом кивнула, остановилась. Видно было, что я ей ни к чему. Я сразу спросил:

– Когда мы встретимся?

– Ясно, не сегодня, – усмехнулась она. – И не завтра-послезавтра.

– Почему?

– «Первомай»! – почти засмеялась она. – Забыл, что ли?

– Прости, прости, – забормотал я. – А потом, на той неделе?

– Мишке звони, если надо.

– При чем тут Мишка? – изумился я.

– Извини, конечно, – она вздохнула. – Вас таких много, а Мишка один. Мишка скажет, тогда ладно, – и быстро зашагала к трамваю.

– Смешно сказать, – продолжал Иван Васильевич свой рассказ, – но я через несколько дней позвонил Мише Мегвинешвили и прямо сказал, что хотел бы еще раз повстречаться с Галиной Ивановной. Мишка ответил, что ему сейчас не до того. Не до приключений. Потому что он, представьте себе, собрался жениться. Господи, на ком? На Наталье Сергеевне с английской кафедры! Очень строгая, но довольно красивая молодая дама. Рослая, чуть полноватая золотистая блондинка с жесткой, как будто залакированной прической. Старше Мишки года на два. «Зачем, почему вдруг?» – «Долго объяснять, старик! Но если кратко – пора уже угомониться. Семья, дом… Будем тебя в гости звать. Придешь?» Но – добавил он – если я хочу продолжать знакомство с Галиной Иванной – кто же мне мешает? Он не против. «Позвони ей, старик, объясни…» – попросил я. «Ну нет, теперь это лишнее. Сам, сам. Уже большой мальчик. Сам позвони, сам. Запиши телефончик».

Я позвонил; телефон был рабочий. Набирал несколько раз. Сначала никто не брал трубку, двадцать гудков, потом какая-то тетка не могла понять, кто мне нужен. «Повар у вас работает, Галина Ивановна», – говорил я, запинаясь от неловкости и стыда, как будто выдавал тайны. Поэтому, кстати говоря, я звонил не из дому, а из автомата. «Нету у нас таких поваров, галин ивановен». Наконец я выяснил, что есть судомойка и раздатчица Галка, а Ивановна она или нет, да кто ж ее знает.

«О господи боже! – думал я, снова с жалостью и умилением. – Смешная гордость маленького человека: назвать себя не судомойкой, а поварихой, сделаться чуть выше рангом…»

Но к телефону ее не позвали: отгул.

«Отгул! – ревниво думал я. – Где она? С кем?» Ужасные, оскорбительные картинки толклись в моей голове; смешно, что я ужасался тому, что сам делал с нею.

Несколько дней подряд из университета я ехал не домой, а на улицу Образцова. Доезжал не до «Белорусской», а до «Новослободской» и там садился на трамвай номер пять.

Часами я бродил вокруг МИИТа – внутрь меня не пропускали, а позвонить из автомата в столовую и попросить судомойку Галку – язык не поворачивался. Да и боялся я, что она меня пошлет на хер.

Наконец, на пятый, кажется, раз я ее увидел. Шел снег, последний мартовский, неожиданно обильный. Небо было низкое, прозрачно-серое, и непонятно, откуда там, в этом тумане, взялись тяжелые мокрые хлопья.

Я заступил ей дорогу. Думал, она будет убегать, но нет – она спокойно поздоровалась, даже руку протянула, но видно было, что ей все равно.

– Как живешь? – спросил я.

– Нормально, а ты?

– Тоже ничего, – сказал я. – Новости: Мишка женится.

– Ну и пускай! Имеет право! – она пожала плечами, хотя ей неприятно было это слышать. Помолчала и добавила: – Все равно позвонит, никуда не денется. А нет, так и хер с ним.

Я вдруг спросил:

– Почему ты его так любишь?

– Потому что он толстый и веселый. А ты худой и нервный. До свидания, всего хорошего.

– Подожди! – сказал я, и все ей выложил.

Сказал, что я ее люблю. Так, как не любил никого и никогда. Что я счастлив, когда вижу ее, когда беру ее за руку. Что хочу на ней жениться и прожить всю жизнь вместе. «Паспорт с собой? Помчались в загс! А потом с мамой-папой знакомиться». Я обнял ее и попытался поцеловать.

– Не надо! – она вывернулась.

– Но ты же со мной… Ты же мне… – Я продолжал крепко держать ее за плечи, вцепившись в мокрую ткань плаща. Взмолился: – Ну хоть поцелуй меня!

– Целоваться – это любовь. А я тебя не люблю. Хочешь, отсосу за трояк? Зайдем в парадное, и пожалуйста. Даже бесплатно могу, ты же Мишкин друг. Я, конечно, дешевка. Но я не сука. Сука бы в тебя вцепилась, как репей. В такую квартирку запрыгнуть. А я не хочу, не могу, не буду…

Я притянул ее к себе и увидел наконец странно яростные серые глаза. Казалось, она сейчас меня укусит.

– Ненавижу, – прошептала она.

– За что? – тоже шепотом спросил я.

– Пусти!

Я разжал пальцы. Она побежала к трамваю. Я отвернулся, чтоб не смотреть, как она скрывается в дверях и уезжает от меня, и услышал страшный, пронзительный, хрипящий ее крик. Обернулся.

Она лежала ногами под трамваем. Трамвай остановился. Люди высыпали наружу. Кто-то нагнулся над ней, возился с чем-то вроде ремня. Она вдруг замолчала. Наверное, это был болевой шок, потеря сознания.

Я снова отвернулся и посмотрел на тополь за оградой. Время перестало быть. Проклятое дерево говорило: «Ну и как? Вот твое счастье!» Раздалась сирена скорой помощи – быстро они. Я снова посмотрел туда. Галину Ивановну на носилках втащили в машину. Толпа разошлась. Скорая и милиция уехали. Я подошел ближе. Трамвай зазвенел и тронулся.

Улица была пуста. Между рельсами лежала ее нога. Отрезанная по половину икры. В ботиночке и прозрачном гольфе.

Я сразу понял, что надо делать. Сорвал с себя куртку, нагреб в нее сырого снега прямо с асфальта – ах, как удачно, что снег только что прошел! – положил туда ногу, облепил ее снегом, окутал курткой, схватил в охапку и бросился наперерез такси, крикнув шоферу: «Тройная оплата!»

Дома я побоялся ехать на лифте – вдруг застрянет. Помчался пешком на седьмой этаж. Затрезвонил в дверь. Мама Лера открыла.

– Что