Воспоминания. Время. Люди. Власть. Книга 2 - Никита Хрущев

Министр внутренних дел направлял все акции против Советского Союза. Это конкретно выражалось и в приведении польских воинских частей в боевую готовность, и в слежке за Рокоссовским, и в бешеной травле советских специалистов в Польше. Вот на такой волне приходил Гомулка к руководству. А антисоветская волна и у нас создала соответствующее настроение, хотя мы и считали, что это все-таки накипь, которая образовалась в результате прежней, неправильной политики Сталина. Тут и разгром Польской коммунистической партии до войны, и другие наши шаги после войны, которые задевали национальное самолюбие польского народа. При Сталине были приняты некоторые решения в ущерб экономике польского государства. Все это сейчас всплыло, и ко всему этому добавлялся антисемитизм. Мы считали, что расцветший антисемитизм – явление временное.

Сложнее была проблема пребывания наших войск в Польше. Мы решили защищать это пребывание. Оно вытекало из Потсдамского соглашения и, следовательно, было освящено авторитетом международного права. Необходимость присутствия наших войск в Польше определялась железнодорожными и шоссейными коммуникациями, которые связали страну с нашими войсками в Германии.

Я спросил Рокоссовского: «Как поведут себя войска?» – «Сейчас польские войска не все послушают моего приказа, хотя есть части (он назвал их), которые выполнят мой приказ». А приказ он отдаст только тогда, когда мы ему скажем, какой именно нужен. «Я, гражданин Советского Союза, считаю, что надо принять резкие меры против антисоветских сил, которые пробиваются к руководству. Кроме того, жизненно важно сохранить коммуникации с Германией через Польшу». Реально советские воинские силы в Польше были невелики. С нами в Варшаву приехал маршал Конев, который в то время был Главнокомандующим войсками стран Варшавского пакта и казался нам необходимым в Варшаве. Через Конева мы приказали привести наши войска в Польше в боевую готовность. Потом дополнительно приказали подтянуть танковую дивизию к Варшаве. Конев доложил, что войска снялись и танковая дивизия уже движется в направлении Варшавы.

Продолжалось между тем бурное, нервное заседание. Мы резко спорим с поляками. Вижу, Гомулка нервно встал. Направился ко мне. Сел на место. Потом опять встал. Его глаза выражали не враждебность, а сильную взволнованность. Я его в таком виде никогда больше не видел. Наконец, он подошел ко мне и нервно произнес: «Товарищ Хрущев, на Варшаву движется русская танковая дивизия. Я очень прошу вас дать приказ не вводить ее в город. Вообще было бы лучше, если она не приблизится к Варшаве, потому что я боюсь, что произойдет нечто непоправимое». Гомулка экспансивный человек, у него даже пена на губах появилась. Выражения он употреблял крайне резкие. Мы стали отнекиваться, дескать, нет ничего подобного. Я решил не говорить ему, что одновременно с приказом Коневу двинуть на Варшаву советские войска соответствующие указания получил и Рокоссовский, который предпринимал какие-то шаги в тех польских войсках, на которые он мог положиться. Спустя некоторое время Гомулка вновь поставил тот же вопрос. Он успел перепроверить свою информацию: ему докладывал министр внутренних дел, который следил за передвижениями наших войск.

Оставались среди поляков люди, которые и в столь сложной обстановке не теряли здравого рассудка, сохраняли холодную голову. Председателем Госсовета был хороший наш друг, много лет просидевший в польских тюрьмах, Завадский. У него жена тоже старая коммунистка, тоже прошедшая через тюрьмы и тоже наш друг. Как и ее муж, она резко выступала против тех, кто стоял на антисоветских позициях. Завадский нас проинформировал, что ведется антисоветская агитация среди рабочих Варшавы, что некоторые заводы вооружаются, министр внутренних дел раздает оружие. Варшава готовится сопротивляться нашим войскам. Ситуация складывается тяжелая. А мы в ней оказались пленниками, потому что Варшава находится под руководством сил, занявших антисоветскую позицию. Продолжалось заседание. Взял слово Гомулка. Он говорил горячо и произнес слова, которыми подкупил меня: «Товарищ Хрущев, прошу вас остановить движение советских войск. Вы думаете, что только вы нуждаетесь в дружбе с польским народом? Я как поляк и коммунист клянусь, что Польша больше нуждается в дружбе с русскими, чем русские в дружбе с поляками. Разве мы не понимаем, что без вас мы не сможем просуществовать как независимое государство? Все будет у нас в порядке, и вы не допустите, чтобы советские войска вошли в Варшаву, потому что тогда будет сверхтрудно контролировать события».

Был объявлен перерыв в заседании. Мы собрались отдельно своей делегацией и обсудили ситуацию вместе с Рокоссовским. Я теперь проникся особым доверием к Гомулке, хотя я и раньше доверял ему. Несмотря на его вспыльчивость, в его словах звучала искренность. И я сказал: «Я Гомулке верю как коммунисту. Ему трудно, сразу он всего не сделает, но постепенно, если мы выразим ему доверие, отведем наши войска и дадим ему время, он сумеет справиться с силами, которые стоят сейчас на неверных позициях. Конечно, есть и классовые враги среди этих людей. Они хотят рассорить наши народы. Заметив щель, начали в нее забивать клинья. Но я считаю, что надо поддержать Гомулку». Все согласились. Мы отдали Коневу приказ остановить продвижение советских войск к Варшаве. Потом объясняли полякам, что наши войска вообще не двигались к Варшаве, а проводили военный маневр, по выполнении которого остановились в пункте, назначенном им согласно плану маневров. Конечно, никто не поверил нашим объяснениям, но все были довольны, что войска остановились.

Тут и Гомулка успокоился: ему сразу же доложили, что наши войска никуда не движутся. Обстановка разрядилась. Поляки поняли, что можно договориться. Думаю, что ввод наших войск в Варшаву действительно мог стать непоправимым явлением и породил бы такие сложности, что трудно даже представить себе, куда мы могли зайти. Считаю, что положение спас Гомулка, когда столь убедительно высказал свои соображения. Остальное оказалось второстепенным делом.

Выдвижение Гомулки на пост первого секретаря у нас не вызвало возражений, и наше дальнейшее пребывание в Польше тоже не казалось необходимостью. Мы распрощались и улетели домой. Абсолютной уверенности в исходе дела у нас тогда не было, но я верил словам Гомулки и сейчас не раскаиваюсь. Это доверие потом оправдалось. В той истории очень активную роль сыграл вышеупомянутый секретарь ЦК ПОРП по кадрам Замбровский. Особенно активно вел себя его сын, не то литератор, не то сотрудник их Академии наук. Мне говорили, что он выпустил даже специальную брошюру, в которой поносил Советский Союз и КПСС. Моей персоне там досталось на орехи. Я к чему это вспомнил? Замбровский всегда считался человеком Берута, который посадил Гомулку в тюрьму. Гомулка оказался жертвой Берута. А тут он стал активным сторонником Гомулки в борьбе за власть. Проявилась полная его беспринципность.

Шло время. Антисоветчина в Польше продолжалась. Мы понимали, что одним взмахом руки все это остановить нельзя. Необходимо время, чтобы у людей создалось доверие к нам, и те, кто заблуждался, убедились бы на деле, что мы являемся друзьями польского народа, что наша дружба обеспечивает Польше безопасность и неприкосновенность западных земель. Если бы немцы остались один на один с поляками, то не было бы и речи об удержании поляками этих территорий. Гомулка сам говорил: «Наша интеллигенция больше всего боится немцев. Они составляют угрозу для Польши, особенно если будет что-то нарушено в наших дружеских отношениях с СССР».

Поэтому там у политически мыслящих людей сложилось двойственное психологическое состояние: с одной стороны, они не были довольны нашими действиями, с другой – понимали, что, опираясь на дружбу с нами, могут удержать границы, полученные в результате разгрома Гитлера. Параллельно возник вопрос, для меня совершенно неожиданный. Оказалось, что в свое время был заключен договор о поставке Польшей угля в СССР по заниженным ценам. Накопилась огромная сумма, которую недополучила Польша, если исходить из мировых цен. Мы стали разбираться. Действительно, все подтвердилось. С польской стороны договор был подписан Циранкевичем, как председателем Совета Министров, с нашей стороны – Микояном. И мы пригласили поляков, чтобы выправить дело.

Я спросил Микояна: «Как же так получилось?» – «Сталин дал такое указание». – «А польская сторона?» – «А что польская сторона? – отвечает ее представитель. – Мы подписали текст на тех условиях, которые нам назвала русская сторона». – «Так что же вы нас обвиняете? – говорю ему. – Я, например, хоть и член Президиума ЦК, первый раз слышу об этом договоре». Однако факт остался фактом. Пришлось согласиться доплатить разницу и исправить договор так, чтобы торговля шла далее на основе сложившихся мировых цен. Доплата вылилась для нас в огромную сумму. После новой беседы с Микояном я понял, в чем дело. Поляки получили благодаря нам от Германии Силезию, богатую углем. Сталин считал, что уголь оттуда – в какой-то степени плата за кровь, которая была пролита при освобождении Польши. Но такие рассуждения носят эмоциональный характер и юридической силы не имеют. Когда же там накопилась антисоветская пена, этот факт был преподнесен как грабеж, как эксплуатация Польши Советским Союзом. Проводилась параллель с действиями империалистов в колониях. Шел зловонный запах. Мы не стали упорствовать, признали претензии польской стороны правильными и выразили готовность компенсировать их материальные потери.