Золотая Ладья - Дмитрий Смирнов

— Ты хочешь сказать, что дощечки эти не столь важны?

— Суть не в самих буковицах, ибо нетленное отражение их существует и в небе, и на камнях, и в водных омутах. Мы — хранители родовых письмен. Но служим мы не плашкам с резами, а отчей земле.

— Я понял тебя, матушка, — проговорил Званимир. — И все же, письмена эти важны родовичам нашим — всем, кто ведет род свой от Сварога-Батюшки, всем, в чьих жилах струит кровь Даждьбога и Перуна. Чтоб научиться читать знаки земли и неба, потребно немалое время, чего подчас не достает в суровую нашу годину, полную войн и кровавых распрей. Послания же пращуров, выбитые в резах и чирах буквенных доступны очам каждого. Через приобщение к ним воздымается дух людей словенских, возгорается ярь праведная, помогающая край свой боронить и силу предков могутных в своих дланях ощущать.

— То верно, князь, — согласилась ведунья. — Потому надобно сберечь наши писания и донести до жрецов-ратариев, под защитой коих им ничто не будет угрожать.

Князь встрепенулся — за окном раздались быстрые шаги.

— Скорее! — в избушку вихрем ворвалась Любава. — Урмане подходят! Надо уходить, и уносить с собой все!

— Мы не сможем унести Золотую Ладью из ее земляного ложа! — возразил Званимир.

— Надеюсь, ее не найдут, — Любава потупилась. — Никто не знает к ней тропу, а если мы уйдем — урманам и спросить будет некого.

— Зови Черноглаву, — велела Рысь. — Собирайте книги. А ты, князь, удержи урман, пока не уйдут Бьорн с твоей дочерью.

— Батюшка! — Любава повисла у князя на шее, тот с трудом оторвал ее и вышел быстрыми шагами.

Из дальнего перелеска, освещенные слабым блеском факелов, уже появились первые ряды урман. Измученные ратники Званимира с трудом собирались возле ограды хором, готовя луки и копья.

— Помните — князя или его дочь надо захватить живыми, — предупредил Августин. — Никто, кроме них да старой колдуньи, не знает места укрытия Золотой Ладьи. Колдунья вам все равно ничего не скажет, а вот от князя вы, я думаю, добьетесь ответа, если полоните его дочь.

— Как бы они не выскользнули из рук в этой проклятой темноте, — проворчал Олав. — Лес стоит со всех сторон.

— Они не уйдут, — уверенно заявил Августин. — Там хранятся их святыни, за которые радимичи будут драться до конца. Но позволь мне сначала поговорить с ними — быть может, князь сдастся сам?

— Ну, это вряд ли, монах, — возразил ярл. — Званимир — воин, а настоящий воин никогда не сдается. Я бы, на его месте, уж точно не сдался.

— И все же, попытаться следует.

Августин, бормоча молитву, двинулся к высокому частоколу, опоясывающему двускатные деревянные постройки.

У ног его ударила стрела, и монах остановился.

— Почто грозишь оружием божьему человеку? — воззвал он в темноту с угрозой в голосе.

— Божий человек не приводит врагов к святыне хозяев! — ответил князь громким голосом, приближаясь к воротам. — С чем пришел?

— Дозволь мне войти, — попросил Августин.

— Ну, уж нет, — усмехнулся Званимир. — Один раз я уже поверил тебе. Второй раз ты на эту уловку меня не поймаешь. Ты, я вижу, нашел себе новых друзей — вот им и рассказывай о милости Божьей.

— То есть, ты твердо решил умереть и погубить свою дочь? — бесстрастно вопросил монах. — Что же, это твое право. Но знай — куда разумнее подчиниться силе, которой не сможешь противостоять, нежели сопротивляться — и погибнуть в безнадежной борьбе.

— С чего ты взял, что борьба безнадежна? — возразил князь. Он понимал, что напрасно тратит время на бесполезный спор, однако промолчать не смог. — Еще на памяти моих дедов никто не слыхал о франках. Они занимались мелкими спорами у себя на западе — и вдруг из ничего возникла держава, перед которой я должен преклониться? Почему же ты считаешь, что мы тоже не можем объединиться и явить силу, перед которой склонится и ваша сила?

— Вы упустили свое время, — усмехнулся Августин. — Да, сто лет назад франки были слабы, и разобщены. Но три Карла[147] создали великую державу, собрав народы, с которыми прежде воевали, и объединив их под знаменем истинной веры. Теперь они сильнее любого, кто захочет им противостоять. Ведь всякий здравомыслящий человек понимает, что лучше дружить с сильным — нежели пытаться сплотить слабых. А потому, чем дальше идут победоносные войска Карла — тем сильнее он становится. И тем меньше готовых погибнуть остается у него на пути. Даже если ты сейчас бросишь клич ко всем окрестным племенам — вожди их лишь пожмут плечами и поклонятся Карлу и Истинному Богу, отвергнув своих богов, ибо Бог Истинный явил свою силу, прекратив раздоры в стране франков и даровав им власть над всеми соседними народами. Кто же захочет пойти на смерть — ради призрачной возможности объединить врагов Карла, даже если бы таковые сыскались? Что можешь предложить им ты, чтобы повести за собой?

Продолжая говорить, Августин подходил все ближе к воротам.

— Ну, а если ты и готов погибнуть — люди твои не готовы. Спроси дочь свою, желает ли она умереть?

Князь, отворивший створки ворот, внезапно увидел лицо проповедника прямо перед собой. Они встретились глазами — и на долгий миг замерли, состязаясь взглядом.

— Разве ты оставил мне выбор? — Званимир усмехнулся, опуская глаза. — Уж коли мне в любом случае уготована погибель — не лучше ли встретить смерть сражаясь, чем пресмыкаясь перед победителем?

В его руке внезапно блеснул тяжелый меч, выхваченный из ножен.

Августин отпрянул, упав ничком. Над его головой тут же просвистело несколько стрел. Помня наказ проповедника, лучники-фины не трогали князя, а били в укрывшихся за частоколом дружинников. Те ответили им плотным роем своих стрел, нацеленных в самую гущу хирдманов.

Однако нападающие, сдвинув щиты, отбили колючий залп. К удивлению радимичей, они не подступили к воротам, а начали слаженно обходить укрепления княжеского терема по правому краю. От своего ярла Волки Одина получили указание двигаться к сосновнику, где, насколько знал Августин, содержались древние словенские книги. Чтобы защитить хранилище, дружинникам Званимира наверняка пришлось бы оставить укрепленный терем.

А еще — и об этом Августин не ведал — там торопливо собирали мешки и торбы с книгами княжна Любава и дочери Рыси. И ради их спасения Званимир тоже был готов пойти на все.

— Пропустите урман, — негромко скомандовал князь, переходя на левое крыло бревенчатого заборала, почти смыкающегося с густым строем вековечных дубов. — Мы встретим их в лесу.

Августин, которого хирдманны еще недавно видели возле ворот частокола, неожиданно оказался за самой спиной Олава Медвежьей Лапы.

— Постой, ярл, — предупредил он. — Впереди вас ждет засада. Вели своим людям рассредоточиться, едва они войдут под своды леса.

Олав бросил на монаха почти ненавидящий взгляд.

— Уж не думаешь ли ты, что лучше меня разбираешься в военном деле?

— Нет, почтенный ярл, — Августин смиренно опустил глаза. — Я лишь хочу напомнить тебе, что леса — не самое привычное для вас место боя. Мой скромный опыт может оказаться тебе полезным.

Медвежья Лапа оглядел монаха с ног до головы, но ничего не сказал.

— Рассредоточиться! — отдал он приказ.

Тугая линия щитов распалась, превратившись в железную цепь на подходе к кряжистым соснам и растопыренным можжевеловым кустарникам. В мгновение ока из-за них, будто из-под земли, вынырнули дружинники князя. Завязался бой между деревьями. Финские лучники, стукая тугими жильными тетивами, вновь состязались в искусстве стрельбы с лучниками радимичей. Стрелы падали без перебоя с обеих сторон, буравя древесные стволы, кусая тела, ломаясь о железные скобы щитов. Их черную россыпь разбавило несколько брошенных гриднями сулиц, однако Волки Одина либо уклонились от них, либо срубили на лету топорами.

Еще не успел разгореться настоящий бой — ярый и злой, — как радимичи начали отступать, теснимые Братьями. Они уходили вглубь леса под верещание хирдманнов, затягивая врага в темное жерло, усеянное разветвленными древесными сучьями и ветвями.

— Огня туда! — крикнул Августин.

От факелов в задних рядах финов запалили стрелы-разжиги, и вот уже огненные всполохи рассветили чащу с шипением и треском. Пожар занялся быстро. Огонь жевал сухую кору и вереск, забираясь все выше по сосновым стволам, он расползался кругами, вздымая к небесам острые языки пламени и столбы едкого дыма. В этих мятущихся отсветах стали заметны очертания кровли деревянной лачуги и удаляющие людские тени, согбенные под грузом мешков.

Хирдманны умножили усилия, сметая сопротивление гридней, чтобы скорее пробиться к четырем беглецам.

— Там дочь Званимира, — указал ярлу Августин.

Несколько ратников князя, оказавшихся на пути Братьев, приняли лютый бой, чтобы задержать людей Олава. Они стояли широко, чтобы крепче размахнуться мечом и булавой. Волки Одина, напротив, давили плотной массой и садили в радимичей своими твердыми копьями, выдергивая их из тел с громким криком. Достать их было тяжело, сталь радимичей больше грызла обшивку щитов, редкий раз успевая промять или просечь шлем. Под страшным натиском гридни вынуждены были скучиться, отбивая неприятельские выпады. Теперь уже секиры и клинки хирдманнов пошли в дело, лязг и гам заполнили лес. Но радимичи еще держались.