Что я видел. Эссе и памфлеты - Гюго Виктор

– Спасибо, месье, – ответил Марки.

Снова наступило молчание.

Я спросил:

– Вы желаете чего-нибудь?

– Я хотел бы немного чаще гулять во дворе, вот и все. Я выхожу только на четверть часа в день.

– Это слишком мало. Почему так? – спросил я у директора.

– Потому что на нас лежит большая ответственность, – ответил тот.

– Как! – воскликнул я. – Поставьте четырех охранников, если недостаточно двух. Но не отказывайте этому молодому человеку в капельке солнца и глотке свежего воздуха. Двор расположен в центре тюрьмы, везде засовы и решетки, вокруг четыре высоких стены, четыре охранника постоянно на страже, смирительная рубашка, часовые у каждого окошка, два дозорных пути и две ограды шестидесяти футов высотой, чего же вы опасаетесь? Нужно дать узнику возможность совершить прогулку во дворе, когда он этого просит.

Директор поклонился и сказал:

– Это справедливо, месье. Я выполню ваши требования.

Узник горячо поблагодарил меня.

– Я должен вас оставить, – сказал я ему. – Обратитесь к Господу и мужайтесь.

– Я не буду падать духом, месье.

Он проводил меня до порога, и дверь закрылась.

Директор провел меня направо, в соседнюю камеру.

Она имела более вытянутую форму, чем предыдущая. Там стояла кровать, а под ней грубый глиняный горшок.

– Здесь содержался Пульман. Он провел здесь шесть недель и за это время износил три пары башмаков и даже стер доски пола. Он без конца ходил по камере и проделывал по пятнадцать лье в день. Это был ужасный человек.

– У вас был в заключении Жозеф Анри6?

– Да, месье, но в больнице. Он был болен и все время писал – хранителю печати, генеральному прокурору, канцлеру. Письма на четырех страницах мелким почерком всем и каждому. Как-то я пошутил: – Хорошо, что вы не должны читать то, что пишете! – Очевидно, что никто эти письма не читал. Он был сумасшедшим.

Когда я выходил из тюрьмы, директор показал мне два дозорных пути. Высокие стены, редкая трава, сторожевые будки через каждые тридцать шагов. Это приводит в оцепенение.

Он также указал мне место под самым окном осужденных на смерть, где в прошлом году застрелились двое часовых. Они засунули в рот дула ружей и снесли себе череп. В одной из сторожевых будок еще можно различить отверстия от двух пуль. Зимние дожди смыли пятна крови со стен. Один из них застрелился, потому что делающий обход офицер обнаружил его без ружья, которое тот оставил в сторожевой будке, и сказал: «Две недели гауптвахты». Почему это сделал второй, осталось неизвестным.

Казнь Людовика XVI

1848 г

Никто еще не сообщал о казни Людовика XVI тех характерных мелких деталей, которые впервые будут изложены здесь и которые так важно собрать1.

Вопреки тому, что принято думать, эшафот был установлен не в самом центре площади, где сейчас находится обелиск, а на том месте, где это предписывало постановление Временного исполнительного совета в точности в следующих выражениях: «между пье д‘есталем и Елисейскими Полями».

Что же это за пьедестал? Нынешние поколения, видевшие, как произошло столько всего, как было разрушено столько статуй и опрокинуто столько пьедесталов, не знают больше, какой смысл вложить сегодня в это столь расплывчатое название, и затруднились бы сказать, основанием для какого монумента служил таинственный камень, который Исполнительный революционный комитет лаконично называет пье д‘есталь. На этом камне стояла статуя Людовика XV. Попутно отметим, что это странное место, бывшее по очереди площадью Людовика XV, Революции, Согласия, Людовика XVI, дю Гард-Мебль и Елисейских Полей, сейчас не имеет вообще никакого названия, и на ней нет больше никакого монумента. Прежде там стоял памятник Людовику XV, который затем исчез. Потом там собирались установить фонтан искупления. Он должен был смывать кровь с площади, но строительство даже не началось. Начали разрабатывать проект памятника Хартии. Дальше основания дело не пошло. В тот момент, кода собирались установить бронзовую фигуру, олицетворявшую Хартию 1814 года, разразилась июльская революция с Хартией 1830-го2. Пьедестал Людовика XVIII исчез, как до него разрушился пьедестал Людовика XV. Сейчас на этом самом месте поставили памятник Сезострису3. Потребовалось тридцать веков в великой пустыне, чтобы поглотить ее наполовину; сколько их потребуется на площади Революции, чтобы поглотить ее целиком?

В первый год республики от того, что Исполнительный совет называл «пье д‘есталем», осталась только уродливая бесформенная глыба, ставшая мрачным символом самой королевской власти. Мраморные и бронзовые украшения были сорваны, обнаженный камень покрылся трещинами. Четыре глубокие выемки квадратной формы зияли там, где были барельефы, разбитые ударами молота. История трех поколений королей была разбита и изуродована. На вершине пьедестала едва можно было различить остатки антаблемента, а под карнизом – стершийся, источенный орнамент, украшенный тем, что архитекторы называют четками «Отче наш»4. На самом пьедестале можно увидеть своего рода холмик из разных обломков, среди которых там и сям пробивается трава. Это безымянное нагромождение заменило королевскую статую. Весьма символично, не правда ли?

Эшафот был установлен немного в стороне, в нескольких шагах от этих руин. Он был обит длинными поперечными дощечками, которые скрывали несущую конструкцию. С задней стороны находилась лестница без перил, а то, что не решаются назвать головой этого ужасного сооружения, было обращено к Гард-Мебль5. Покрытая кожей корзина цилиндрической формы стояла на том самом месте, где должна была упасть голова короля, а в углу, справа от лестницы, можно было различить длинный ивовый рычаг, на который палач положил свою шляпу в ожидании короля.

Вообразите теперь посреди площади в двух шагах друг от друга эти два мрачных сооружения, пьедестал Людовика XV и эшафот Людовика XVI, другими словами – руины монархии мертвой и мученичество монархии живой; расположите вокруг них четыре огромные линии солдат, огораживающих пустое пространство посреди громадной толпы; представьте себе слева от эшафота Елисейские Поля, справа – запущенный и предоставленный прихоти прохожих Тюильри, от которого остались только груда обломков и бесформенные кучи земли, а над всеми этими меланхолическими зданиями, черными, лишенными листьев деревьями и мрачными людьми темное зимнее утреннее небо, и вы получите картину площади Революции в тот момент, когда на нее въехала карета мэра Парижа. В ней находился Людовик XVI. Одетый в белое, с книгой псалмов в руках, он прибыл сюда, чтобы умереть в десять часов и несколько минут утром 21 января 1793 года.

Как странно, что сына стольких королей, столь же священного, как египетские фараоны, скоро бросят в яму с негашеной известью, и от французской монархии, такой великой вплоть до самой смерти, у которой был золотой трон в Версале и сорок гранитных саркофагов в Сен-Дени, останутся лишь еловый помост и ивовый гроб.

Мы не будем рассказывать здесь об общеизвестных подробностях. Вот то, о чем не известно широкой публике. Палачей было четверо, только двое из них совершали казнь. Третий оставался у подножия лестницы, а четвертый был на повозке, которая ожидала в нескольких шагах от эшафота и должна была отвезти тело короля на кладбище Мадлен. Одеты они были по революционной моде: в короткие штаны и шляпы, украшенные огромными трехцветными кокардами. Палачи не обнажили головы даже во время казни, и также, не сняв шляпы, Сансон поднял отрубленную голову короля и в течение нескольких минут держал ее, чтобы показать толпе, заливая эшафот кровью монарха. В это время его слуга или помощник отвязывал то, что называли ремнями; и пока толпа осматривала по очереди одетое, как мы говорили, в белое тело короля, со все еще связанными за спиной руками, и голову, чей мягкий и благородный профиль вырисовывался на фоне темных деревьев и мрачного Тюильри, два комиссара коммуны, которым было поручено присутствовать на казни короля, громко разговаривали и смеялись в карете мэра. Один из них, Жак Ру, показывал другому на толстые икры и живот Капета6.