Что я видел. Эссе и памфлеты - Гюго Виктор

В первый момент я не смог оценить всю эту картину в целом. Заключенный полностью завладел моим вниманием.

Месье Пайар де Вильнев, директор, сопровождал меня. Он первым нарушил молчание.

– Марки, – обратился он к заключенному, указывая на меня, – месье здесь в ваших интересах.

– Месье, – в свою очередь заговорил я, – если у вас есть какие-нибудь жалобы, я здесь, чтобы выслушать их.

Узник склонил голову и грустно улыбнулся.

– Мне не на что жаловаться, месье. Со мной хорошо обращаются. Эти господа (он указал на двух стражников) очень добры и охотно беседуют со мной. Господин директор навещает меня время от времени.

– Как вас кормят?

– Очень хорошо. Мне дают двойную порцию.

Помолчав, он добавил:

– Мы имеем право на двойную порцию. И еще мне дают белый хлеб.

Я посмотрел на кусок хлеба, который был действительно очень белым.

Он вновь заговорил:

– Тюремный хлеб – единственное, к чему я не смог привыкнуть. В Сент-Пелажи, где я находился в предварительном заключении, мы создали общество, чтобы нас содержали отдельно от других и чтобы нам давали белый хлеб3.

Я спросил:

– В Сент-Пелажи вам было лучше, чем здесь?

– Мне было хорошо в Сент-Пелажи, и мне хорошо здесь.

Я продолжил:

– Вы говорите, что не хотели, чтобы вас смешивали с другими. Что вы подразумеваете под этим словом – другие?

– Это, – ответил он, – множество обычных людей, которые были там.

Заключенный был сыном привратника с улицы Шабанэ.

– У вас хорошая кровать?

Директор приподнял покрывала и сказал:

– Посмотрите, месье, сетка, два матраса и два одеяла.

– И две подушки, – добавил Марки.

– Вы хорошо спите?

Он без колебаний ответил:

– Очень хорошо.

На кровати лежала открытая книга.

– Вы читаете?

– Да, месье.

Я взял книгу. Это был «Краткий курс географии и истории», изданный в прошлом веке. Переплет и первые страницы отсутствовали. Книга была открыта на месте, посвященном озеру Констанс.

– Месье, – сказал мне директор, – это я одолжил ему эту книгу.

Я обернулся к Марки:

– Эта книга вам интересна?

– Да, месье, – ответил он. – Господин директор дал мне также книгу о путешествиях Лаперуза и капитана Кука. Мне нравятся приключения наших великих мореплавателей. Я уже читал их, но охотно перечитал снова и перечитаю еще через год или два.

Он сказал перечитаю, а не перечитал бы. Впрочем, бедный молодой человек был хорошим рассказчиком, и слушать его было довольно приятно. Наши великие мореплаватели – его собственные слова. Но стиль его речи был каким-то газетным. Во время всего оставшегося разговора я ощущал эту неестественность. Смерть стирает все, кроме притворства. Доброта и злоба исчезают, доброжелательный человек становится желчным, жесткий – мягким, но неестественный человек остается неестественным. Странно, что смерть затрагивает вас, но не придает естественности.

Это был бедный рабочий, в котором тщеславие уничтожило весьма небольшую долю присущего ему артистизма. У него было желание проявить себя и наслаждаться этим. Однажды он украл сто франков из комода своего отца и в тот же вечер спустил их на удовольствия и развлечения, вкусную еду, дебош и т. д., а на следующий день убил девушку, чтобы ограбить ее. Ужасный путь от домашней кражи до убийства, от отцовского выговора до эшафота, который злодеи вроде Ласенера и Пульмана4 совершали за двадцать лет, этот молодой человек, почти ребенок, преодолел одним махом. За двадцать четыре часа он, как говорил, один старый школьный учитель, прошел все ступени обучения.

Какая бездна падения!

Несколько мгновений я листал книгу, затем вновь заговорил:

– У вас не было никаких средств к существованию?

– Были, месье.

Потом он продолжил, я не перебивал его.

– Я рисовал эскизы мебели и даже учился на архитектора. Меня зовут Марки, я ученик месье ле-Дюка.

Он имел в виду г-на Виолле-ле-Дюка, архитектора Лувра. Я заметил, с каким самодовольством произносил он эти слова: «Марки, месье ле-Дюк».

Он, однако, не собирался останавливаться.

– Я начал создавать газету для краснодеревщиков и уже набрал несколько страниц. Я хотел предложить обойщикам рисунки в стиле ренессанса, созданные с соблюдением всех правил ремесла, чего еще никогда не делали. До сих пор они должны были довольствоваться весьма неподобающими модными гравюрами.

– Это была прекрасная идея. Почему вы не воплотили ее в жизнь?

– Не удалось, месье.

Он сказал это спокойно и добавил:

– Однако, я не могу сказать, что мне не хватало денег. Я был талантлив. Я продавал свои рисунки и наверняка в конце концов добился бы того, чего хотел.

– Но тогда почему? – не удержался я.

Он понял меня и ответил:

– Не знаю. Эта мысль просто пришла мне в голову. До этого рокового дня я даже не представлял, что способен на такое.

Он запнулся на слове роковой день, затем с какой-то беззаботностью продолжил:

– Жаль, что у меня тут нет каких-нибудь рисунков. Я бы вам показал. Я также рисовал пейзажи. Месье ле-Дюк научил меня работать с акварелью. Мне удавалась манера Сисери. Можно было бы поклясться, что некоторые мои рисунки выполнены им. Я очень люблю рисовать. В Сент-Пелажи я рисовал портреты моих товарищей, но только карандашом. Мне не позволили принести туда мои акварельные краски.

– Почему? – не раздумывая спросил я.

Он заколебался. Я тотчас пожалел о том, что задал этот вопрос, так как предполагал, какой у него был мотив.

– Вообразили, – снова заговорил он, – что в красках может содержаться яд. Они ошибались. Это краски на воде.

– Но, – заметил директор, – в киновари содержится небольшое количество яда.

– Возможно. Но в действительности все дело в том, что они не захотели, и я должен был довольствоваться карандашом. Тем не менее портреты были похожи.

– А что вы делаете здесь?

– Я нахожу себе занятие.

Он задумался над этим ответом, затем добавил:

– Я бы рисовал. Это (он указал на рубаху) мне бы не помешало. Обязательно рисовал бы (говоря это, он потряс рукой под рукавом). И потом, эти господа (он указал на стражников) очень добры. Они уже предлагали позволить мне поднять рукава. Но у меня есть другое занятие – я читаю.

– Вероятно, к вам заходит священник?

– Да, месье, он приходит.

Тут он повернулся к директору:

– Но я еще не видел аббата Монтеса.

Это имя в его устах произвело на меня гнетущее впечатление. Я видел аббата Монтеса один раз в жизни, солнечным летним днем на мосту Менял, в повозке, которая везла на эшафот Лувеля5.

Директор, однако, ответил:

– Ах, черт! Он очень стар. Ему около восьмидесяти шести лет. Бедняга исполняет свои обязанности как может.

– Восемьдесят шесть лет! – воскликнул я. – Это то, что надо, если только у него есть немного сил. В этом возрасте люди находятся так близко к Богу, что у них должны найтись нужные слова!

– Я с удовольствием встречусь с ним, – спокойно сказал Марки.

– Месье, – сказал я ему, – нужно надеяться.

– О! Я не отчаиваюсь. Прежде всего у меня есть кассационная жалоба, а затем – прошение о помиловании. Мой приговор может быть отменен. Я не утверждаю, что он несправедлив, но он немного суров. Можно было бы принять во внимание мой возраст и смягчающие обстоятельства. Я подписал прошение королю. Мой отец приходил ко мне и сказал, чтобы я сохранял спокойствие. Месье ле-Дюк лично передаст мое прошение королю. Месье ле-Дюк хорошо знает меня, он знает своего ученика Марки. Король обычно ни в чем ему не отказывает. Невозможно, чтобы меня не помиловали. Я вовсе не хочу сказать…

Он замолчал.

– Да, сказал ему я, – надейтесь. Здесь, на земле, есть с одной стороны ваши судьи, с другой – ваш отец. Но там, наверху, есть опять-таки ваш отец и ваш судия Господь, который не видит необходимости приговаривать вас, не испытывая при этом необходимости в прощении. Так надейтесь же.