Деспот - Арина Арская

Глава 31. Моцарт и утки

Стою под горячим душем в ступоре, подняв лицо под струйки воды, будто в немой молитве. Семья у Мирона с придурью, как и он сам. Я надеялась, что меня встретят чванливые пожилые богачи, которые оплюют меня с ног до головы, а они давай говорить про любовь и внуков.

— Богдан, — шепчет Мирон и обнимает, прижавшись ко мне всем телом.

— Кто? — вздрагиваю под поцелуями и пронырливыми руками, что скользят по груди животу.

— Наш сын.

— Мирон, только не говори, что ты тоже веришь в эту муть с гадалками.

Чувствую затылком его улыбку.

— Нет, не верю, но у старухи Рамоны все сбывается, Софушка, — невесомо припадает губами к шее. — Стала бы мать тратить на каждый сеанс по две тысячи зеленых.

— Сколько?! — разворачиваюсь к нему лицом. — Серьезно?

— И ты не поверишь, Софушка, по ее словам, ты уже беременна, — Мирон скалится.

По его хищному лицу текут ручейки воды, а в мой лобок упирается головка его восставшего члена. Я не позволю ему меня опять соблазнить, каким бы неотразимым он ни был.

— Не смешно, — отталкиваю его и выскакиваю из душевой кабины, подхватывая полотенце с тумбы.

Обматываюсь и наблюдаю за тем, как Мирон за стеклянной дверцей, насвистывая, намыливает подмышки и пах. Его задница на минуту меня гипнотизирует, но я встряхиваю головой и, как могу, спокойно говорю:

— Я ошиблась, я тебя не люблю. Это была минутная слабость. Ты мне не интересен.

— Твоя ложь очаровательна, — смывает пену. Шум воды приглушает его насмешливые слова. — Да и как в меня не влюбиться? Я же хорош.

Мирон выключает воду и выходит ко мне горделивым божеством с крепким стояком. За ним тянутся влажные следы и лужицы. Отвожу взор.

— Слова, может, и лгут, но не глаза, — подходит и касается щеки, — посмотри на меня.

— Не хочу.

— Я жду.

Да подавись, подлец, моими чувствами. Поднимаю взгляд, полный обиды, отчаяния и нежной привязанности. Я так хочу быть любимой, просыпаться в одной постели и любоваться тобой, когда ты сладко дремлешь, а потом кормить блинчиками. Я освобожу твоего повара от готовки завтраков, чтобы самой баловать тебя простой и домашней едой, но эти радости обратятся в пытку, если для тебя они будут лишь шалостью.

— А теперь словами скажи, Софушка.

Я слышу, как журчит вода в сливе, и падают капли с кончиков пальцев Мирона. Влажный воздух напитался запахами цветочных отдушек, и отдает благородными ароматами розы.

— Я люблю тебя.

Я запомню этот момент, чтобы потом, когда Мирон выкинет меня из своей жизни, я не вздумала связаться с кем-то из мужчин. Я была одинока, потому что подспудно знала, что они жестокие и бессердечные манипуляторы и монстры.

— И на развод не рассчитывай после этого, — обхватывает лицо ладонями, целует и срывает полотенце с крючка.

Промакивая живот и грудь, покидает ванную комнату:

— Все, я спать. Я с тобой вымотался.

— А я знаю, как тебя отвадить от меня, — семеню за Мироном.

— Да? И как же? — откидывает полотенце и ложится под одеяло, взбив подушку в черной шелковой наволочке.

— Измена, — стою перед кроватью, скрестив руки.

Ясное дело, что у меня совести не хватит так поступить, но укусить Мирона за больное место очень уж хочется.

— Я же тот, о ком ты говорила, — складывает ладони на груди и смеется. — Твой избранник? Я не только единственный, но и первый.

— Начнем с того, что я не выбирала тебя в мужья, ты сам выбрался.

— Ты так бесишься, потому что я тебе кольцо не подарил?

Вспыхиваю возмущением. В потаенных мечтах я представляла, как Мирон встает на одно колено и со словами о любви протягивает коробочку, но в данной ситуации кольцо никак не поможет. Возможно. Все зависит, как именно оно будет преподнесено.

— Вот оно что.

— Нет! — рявкаю я. — Не в кольце дело, а в отношении!

— Будет тебе кольцо, Софушка, — Мирон зевает и выключает ночник. — Разговор окончен.

— Вот про это я и говорю!

— Хорошо, — включает ночник, садится, откинувшись на подушку, — какое кольцо ты хочешь? Из желтого, красного или белого золота? Или из платины?

— Не нужно мне кольцо! — топаю ногой и обхожу кровать и ныряю под одеяло. — Господи, заладил! Кольцо! Белое, красное, желтое!

— Мы еще не обсудили камушки, — меланхолично отзывается Мирон.

Закусываю подушку и ору в нее что есть силы. Мозг лопается, выпуская громкую истерику, злобу и бессилие перед Мироном. Один выход — порешить его, ведь только смерть его остановит. Крики утихают мычанием, всхлипами и я замолкаю. Истощенная воплями и избиением ни в чем не повинной подушки.

— Успокоилась? — спрашивает Мирон, поглаживая меня по спине.

— Да, — пустым голосом отвечаю я.

— Мы можем поспать?

— Да.

— Отлично.

Свет гаснет, и Мирон обнимает меня:

— Это все из-за твоего интересного положения.

— Я не беременна, — сипло и хрипло отвечаю я.

— Я понимаю твой скептицизм, но Рамона никогда не ошибается, — горячо шепчет в шею.

— Может, это Анжела все-таки залетела?

— Да оставь ты эту уже суку в покое.

— Что, уже сердце не разбито? Любовь прошла, завяли помидоры?

— Может и не было этой любви, Софушка?

— А чего ты у меня спрашиваешь?

— Если бы ты вздумала вчера сходить к Васечке на стендап и потом за кулисами ему отдалась за его тупые и плоские шутки, — шипит Мирон в затылок, — то я бы этому Васечке член отрезал и ему же скормил. Мне бы было не до Моцарта.

— При чем здесь Моцарт? — чешу кончик носа.

— Моцарт и утка с утятами из одной песни.

Пытаясь понять, какой смысл Мирон вкладывает в Моцарта, я проваливаюсь в черный и молчаливый сон, из которого меня вырывает паника, что я опаздываю на работу, но увидев перед глазами высокий потолок с лепниной и хрустальной люстрой вспоминаю безумную ночь и натягиваю до подбородка одеяло.

— Одевайся и поехали, — Мирон стоит у окна в костюме, глядя на меня с привычным высокомерием.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍