Блаженной памяти - Маргерит Юрсенар

Есть среди них, например, история о старике, уже немного впавшем в детство, которого сын и невестка кормят отдельно, подавая ему еду в деревянной миске, чтобы она не разбилась, если старик ее уронит. Однажды сын замечает, что его собственный маленький сынишка что-то вырезает ножиком из подобранной деревяшки. «Что ты вырезаешь?» — «Вырезаю миску для тебя, когда ты станешь старым». Или другая история о мальчике, который вместе с отцом возвращается из деревни, где они купили кило вишен. Мальчику неохота нести слишком тяжелую корзину. Тогда отец берет ее у сына и по дороге ест вишни, выплевывая косточки. Каждые пять минут он по доброте душевной бросает на землю нетронутую вишню, которую малыш, нагнувшись, подбирает в пыли. Вот что выигрывает тот, кто не хочет быть услужливым. И, наконец, специально адресованная двум старшим барышням, уже невестам, жуткая история о девушке, которая во что бы то ни стало хотела, чтобы ее ручки в день свадьбы были белоснежными. Накануне венчания она завела их за голову и стоя проспала всю ночь. Наутро ее нашли мертвой. Чтобы поднять дух слушательниц, которые совсем скисли от этой истории, Фрейлейн отпускает одну из своих невинных шуточек, всегда одних и тех же и всегда на редкость дурацких. По складу натуры и из принципа она вечно поддразнивает девочек — в те времена считали, что таким способом можно воспитать силу характера. Время от времени кучера просят остановиться, и та из барышень, которой понадобилось по-маленькому, стыдливо скрывается в высоких овсах.

В Маршьенн ездят довольно редко. Хотя на этот счет никаких документальных свидетельств нет, мне трудно поверить, чтобы г-н де К. де М. мог без досады смотреть, как имение, название которого он носит в своем имени, переходит к детям от второго брака. Правда, с тех пор, как ему пришлось пережить это разочарование, если то было разочарование, протекло много лет. В семье Фернанды, где имена молодых покойников окружены легендами, никогда, однако, не упоминают о единокровной сестре Артура, Октавии де Поль де Баршифонтен, которая умерла родами в двадцать два года. Ничего неизвестно также о его единокровном брате Феликсе, который живет в Париже. Зато все хорошо знают живущего в Маршьенне Эмиля-Поля и его молодую жену-ирландку. Дети г-на де К. де М. играют с их детьми, Эмилем и Лили, а впоследствии и с Арнольдом, но встречаются они редко. Впрочем, никто не посмеет даже на секунду усомниться в том, что эти две семьи питают друг к другу нежнейшую любовь.

Зато Ла Пастюр — всегда гостеприимно распахнутый рай. Добрая Зоэ, овдовев, чувствует себя очень одинокой и нежно принимает своих внуков. Она немного повторяется, когда рассказывает о своем возлюбленном Луи, каждый раз приглашая полюбоваться его портретом в парадном мундире и не забывая при этом показать парный к нему портрет, на котором изображена она сама в пышном платье темного шелка, оживленного кружевом воротника и манжет, с зажатым в пальцах маленьким платочком. Старая дама демонстрирует детям слегка пожелтевшие оригиналы нарядных кружев. Она балует своих гостей лакомствами — нигде не подают таких красивых и изысканных десертов, как в Ла Пастюр. Запомнятся детям и катанья в лодке на пруду с милой кузиной Луизой и красавцем-кузеном Марком, — правда, если в катанье участвуют Октав и Теобальд, мальчишки немного портят удовольствие, грозя опрокинуть челнок. Зоэ умирает в семидесятилетнем возрасте — в листке, посвященном ее «Блаженной памяти», усопшую сравнивают с праведницами, о которых упоминает Писание. Дочь Зоэ тетя Аликс, умирает почти вслед за матерью, но овдовевший муж Аликс дядя Жан, сенатор и бургомистр Тюэна, продолжает добрые традиции Луи Труа. На фотографии 1885 года, которую мне недавно показали, этот седовласый господин прогуливает по парку Ла Пастюр Фернанду, приехавшую из Брюсселя с братом Октавом и Фрейлейн. Фрейлейн в своем неизменном черном платье с гагатовыми пуговицами сохраняет свой неизменный вид немецкой дуэньи. Фернанда, прехорошенькая и очень кокетливая, прячется от солнца под большим зонтиком. Худое бородатое лицо Октава еще не стало той маской, какой оно станет впоследствии, но в нем уже чувствуется беспокойство, которое в конце концов приведет этого брата Фернанды в больницу в Геле.

Но вернемся к эпохе Сюарле. До 1883 Фернанда больше всего любит навещать Акоз. По приезде девочки сразу же рассаживаются в красивой гобеленовой гостиной; Жанна, устроившись в глубоком кресле, уже его не покидает — в силу ее увечья с ней обращаются, как со взрослой. Любимица хозяйки дома — ее крестница Зоэ, которую среди прочих имен она наградила мужским именем Ирене: из-за его окончания это имя, очевидно, приняли за женское, хотя в Римском календаре так назван Лионский епископ, принявший мученичество при Марке Аврелии. Говорят о предстоящих бракосочетаниях. Г-жа Ирене по достоинству оценивает женихов, выбранных для двух старших девочек и, поскольку будущие мужья не имеют ни титулов, ни дворянской частицы «де», особенно подчеркивает, что они происходят из хороших семей. В жилах Ирене, ее покойного мужа и девочек течет кровь Труа и Дрионов, так что они сами принадлежат к этой буржуазной аристократии. Но разговоры с благочестивой родственницей непременно сворачивают на религиозные темы. Особенно много говорится о смерти праведников — это специальность г-жи Ирене. Монахиня соседнего монастыря умерла в благовонии святости — целую неделю ее тело лежало в часовне без малейшего признака разложения. В другом монастыре у другой матушки, почти затворницы, открылись стигматы. Об этих чудесах стараются не рассказывать, опасаясь насмешек нечестивцев и радикалов. Фрейлейн и барышни почтительно слушают. Фернанда изнывает от скуки.

К счастью, приходит «дядя Октав» собственной персоной — взяв девочку за руку, он ведет ее смотреть диких животных и свору. Девочка семенит с ним рядом вдоль цветущих куртин. Она, слава Богу, еще не достигла возраста ложной стыдливости и кокетства. Пока ее даже нельзя назвать хорошенькой — просто тоненькая хрупкая травинка. Черты Фернанды еще не определились, но Октаву кажется, что он узнает узкий изогнутый профиль, который любил в своем брате и который не оставляет его равнодушным и тогда, когда он рассматривает самого себя с помощью двух зеркал. Вдобавок девочка носит в женской форме то же имя, какое носил Ремо, пока сам Октав не окрестил его по-другому. Тридцать с лишком лет (уже!) прошло с тех пор, как он водил маленького Фернана рассматривать под стеклами парников проросшие семена. Мальчик звал его «мой милый череночник». Почему эта мелочь мучительно возвращает Октава к тому, с чем он, как ему казалось, покончил, смирился, и что, может, даже забыл? Девочка болтает. Больших собак и диких животных она боится, но цветы любит и запоминает их названия. Время от времени маленькая ручка тянется, неловко срывает, а вернее, выдергивает какой-нибудь стебель или пучок травы. Дядя не без торжественности в тоне протестует: «Подумай о растении, которое ты искалечила, о его трудолюбивых корнях, о соке, который течет из его раны!..» Фернанда в смущении поднимает голову и, чувствуя, что ее укоряют, выбрасывает умирающий цветок, который сжимала в своей влажной ручонке. Октав вздыхает. Поняла ли она? Принадлежит ли она к тем немногим, кого можно научить, образовать? Вспомнит ли она о его выговоре на балу, когда у нее в волосах или на корсаже будет то, что Виктор Гюго называет «букетом агоний»?