Русская народная утопия (генезис и функции социально-утопических легенд) - Кирилл Васильевич Чистов

от действительности. В дополнение к ней в среде скопцов возникает ее светский политический аналог — Селиванов одновременно и спасшийся Петр III. Ф. В. Ливанов считал, что известную роль в формировании скопческой версии легенды сыграла встреча К. Селиванова, направлявшегося в ссылку, с Е. И. Пугачевым, которого везли в Москву. Несомненно одно, что именно в Сибири Селиванов начал выдавать себя за «императора Петра Федоровича».[564] В это же время появился «граф Чернышев» (по другим сведениям, «князь Дашков») — другой руководитель скопцов А. И. Шилов,[565] а скопческая «богородица» Акулина Ивановна стала называть себя «императрицей Елизаветой» и рассказывать о себе, что она, «оставив престол, жила в Орловской губернии, в саду крестьянина-скопца». Ее «ближняя» называла себя Е. Р. Дашковой.[566] Сама же легенда излагалась скопцами следующим образом: великая княгиня Елена Петровна, родив в Голштинии царевича Петра, оставила вместо себя на престоле одну из своих наперсниц, похожую на нее, а сама удалилась в Орловскую губернию под именем Акулины Ивановны. Сын ее — он же «искупитель» — был отправлен в Голштинию и там оскоплен. Екатерина II, узнав, что он скопец, решила его убить. Однако Петр III подкупил одного из часовых, поменялся с ним платьем и ушел из дворца. Часовой был убит и погребен под его именем. Теперь Петр III в Сибири и должен явиться оттуда.

Амнистированный в связи с коронацией Павла I К. Селиванов в 1796 г. приехал в Петербург. Это дало повод к возникновению рассказов о том, будто бы Павел виделся с ним и признал в нем своего отца. В действительности К. Селиванов в Петербурге как умалишенный был отправлен в Обуховскую больницу.[567]

Известно, что по крайней мере до середины XIX в. в скопческих молельнях висели портреты Петра III, а в конце XVIII и начале XIX в. несколько раз возникали дела, так или иначе связанные со скопческой легендой о Петре III.[568]

В истории формирования и распространения скопческой версии легенды о Петре III, видимо, сказалось одновременно и желание К. Селиванова использовать ее в своих целях, и популярность ее среди его скопческой паствы. С точки же зрения более общей, участие скопцов в распространении легенды на этом этапе ее истории нельзя не признать явлением характерным. Как и сама секта скопцов, их версия легенды о Петре III была одним из выражений кризиса крестьянской политической мысли в годы, непосредственно следовавшие за разгромом крестьянской войны 1773–1775 гг. В известном смысле она напоминает старообрядческие версии избавительских легенд второй половины 70-х—80-х годов XVII в., т. е. после поражения крестьянской войны XVII в. В связи с неизученностью истории крестьянских мессианско-религиозных легенд об «искупителях» мы вынуждены и на этот раз ограничиться лишь этим, по существу довольно поверхностным, сопоставлением.[569]

О смысле, истории и некоторых закономерностях развития легенд о Петре II и Иване Антоновиче, отклики которых зафиксированы в 1780–1790 гг., так же как и о некоторых «заместителях» Пугачева (Железный Лоб, Максим Железо, Метелкин и др.), мы уже говорили. Среди остальных героев избавительских легенд конца XVIII в. особенное внимание привлекает царевич Павел Петрович.

Легенда о цесаревиче Павле не сыграла самостоятельной роли, и вместе с рядом «заместителей» Е. И. Пугачева она составляет третий член триады «царевич Петр Федорович» — «император Петр III» — «сын императора Петра III» (или «заместитель» Пугачева). В ней фигурирует или более или менее аморфный герой — «сын Петра III», или «сын Екатерины II», или более определенный — цесаревич Павел Петрович. Вспомним легендарную триаду первой половины XVII в.: «царевич Дмитрий» — «царь Дмитрий» — «царевич Иван Дмитриевич». Совершенно так же, как царевич Иван Дмитриевич был лишь слабой эманацией мощного образа «царя Дмитрия» в условиях изживания легенды, так и слухи о цесаревиче Павле распространялись в годы затухания и вырождения легенды об императоре Петре III.

Исторический Павел оказался его прототипом не в силу каких-то своих индивидуальных политических или моральных качеств. Хорошо известно, что в действительности он так же мало годился в народные герои, как и его отец. Однако легенда об императоре Петре III-«избавителе», пользовавшаяся, как мы уже знаем, колоссальной популярностью, делала его в глазах народа прежде всего сыном «избавителя», наследником его качеств, его продолжателем. В реальной биографии Павла этому представлению могла соответствовать длительность его пребывания в положении наследника (с 1762 по 1796 г.), стремление Екатерины всячески отстранять его от государственных дел, положение нелюбимого сына, обиженного матерью, убившей (или в легенде — изгнавшей) его отца, которой он платил со своей стороны неприязнью, не составлявшей государственного секрета. По свидетельству А. С. Пушкина, Павел сам долго верил тому, что его отец жив, интересовался какое-то время Е. И. Пугачевым, а после коронации спрашивал графа И. В. Гудовича, не жив ли Петр III.[570] Мы уже писали о том, какое значение придавал Е. И. Пугачев распространению слухов о тайных сношениях с Павлом, о предстоящей встрече с ним, о встрече с его воспитателем Н. И. Паниным, его «посланцем» Иваном Ивановичем, о портрете Павла у Пугачева, постоянных тостах в честь Павла и т. д. На Павла ссылались и некоторые другие самозванцы (Н. Кретов в 1773 г., Д. Попович в 1783 г. и др.). Авторы «Очерков истории СССР» справедливо замечают: «Царистский характер движения проявился также в широко распространенных среди восставших представлениях о сочувствии и сношениях наследника Павла Петровича с его мнимым отцом».[571]

Совершенно естественно, что все эти обстоятельства привели к тому, что рядом с легендарной фигурой императора оказалась фигура его сына Павла, ставшего прижизненным героем легенды, участия в которой он совершенно не заслуживал. Известно, что Екатерина II знала о популярности цесаревича, боялась ее и установила целую систему слежки и ограничений.

В опубликованных до сих пор материалах содержатся сведения о трех самозванцах, пользовавшихся именем цесаревича Павла. В 1783 г. при переправе через Дон назвал себя этим именем беглый солдат Н. Шляпников. Одна из присутствовавших при этом женщин, судя по официальному донесению, поверила ему, «тем более, что она слышала… от старых людей, что государь Петр ходил по государству и строил корабли». За Н. Шляпниковым была отправлена погоня, но он сумел убедить преследователей в своей подлинности и только позже был схвачен и сечен кнутом.[572] В том же 1783 г.,[573] а по другим сведениям — на 10 лет позже, в 1793 г.,[574] состоялся процесс батрака, сына пономаря из казаков из с. Жуковки Черниговской губернии Григория Зайцева. Г. Зайцев, называя себя Павлом Петровичем, утверждал, что Петр III жив и находится в Херсоне. Если он воцарится, «непременно будет какая-нибудь новинка».[575] Зайцев был заключен в смирительный дом, с 1788 по 1801 г. сидел в Шлиссельбурге, а потом был сослан в Соловки.

Наиболее продолжительной и индивидуальной по своему характеру была история самозванца Лжепавла, известного по документам под именем Афанасия Петровича. Б. Кубалов сообщает,