Собрание сочинений в 6 т. Том 4. Мио, мой Мио! [Мио, мой Мио! Братья Львиное Сердце. Ронья, дочь разбойника. Солнечная Полянка] - Астрид Линдгрен

Ронья молча кивнула головой. И с лассо наготове приблизились они к лошадям, которых собирались поймать. Они подкрадывались к ним сзади, медленно и беззвучно, очень медленно, но все ближе и ближе. И тут какая-то веточка надломилась под ногой Роньи, и тотчас весь табун насторожился, прислушиваясь и готовясь бежать. Но так как ничего опасного не было видно, ни медведя, ни волка, ни рыси, ни какого-либо другого врага, они успокоились и снова стали пастись.

И две молодые лошадки, которых выбрали себе Бирк и Ронья, сделали то же самое. Теперь они были совсем близко. Дети молча кивнули друг другу, и тут же, разом, взметнулись их лассо… В следующий миг слышно было лишь, как дико ржали обе захваченные в плен лошади… А потом — громкий топот копыт, когда остальной табун бежал прочь и скрылся в лесу.

Они поймали двух диких молодых жеребцов, которые брыкались, и били копытами, и вырывались, и кусались, и яростно пытались освободиться, когда Бирк и Ронья хотели привязать их к деревьям.

Под конец им удалось привязать своих пленников, и, когда наконец это было сделано, дети быстро отскочили прочь, чтобы их не задели взлетающие на их головами копыта лошадей. Потом они стояли, задыхаясь и глядя, как брыкаются их норовистые лошади, а пена так и течет по их бокам.

— Но нам надо ездить верхом, — сказала Ронья. — А эти не дадут оседлать себя с первого раза.

Бирк это тоже понимал.

— Сперва нам надо дать понять, что мы не желаем им зла.

— Я уже пыталась это сделать, — сказала Ронья. — Я дала жеребенку ломтик хлеба. И если б я не отдернула быстренько руку, то вернулась бы домой к Маттису с парой откушенных пальцев, болтающихся у пояса. Это его не очень бы обрадовало.

Бирк побледнел.

— Ты хочешь сказать, что этот негодник, этот шалый пытался куснуть тебя, когда ты подошла к нему с ломтиком хлеба? Он в самом деле хотел куснуть тебя?

— Спроси его самого, — посоветовала Ронья угрюмо.

Она недовольно посмотрела на обезумевшего от ярости жеребца, который продолжал шуметь и бесноваться.

— Шалый — хорошее имя, — сказала она. — Так я и буду называть его.

Бирк расхохотался:

— Тогда ты должна дать другое имя моему жеребцу.

— Да, он такой же дикий, как и мой, — сказала Ронья. — Можешь назвать его Дикий.

— Послушайте-ка вы, дикие лошади! — заорал Бирк. — Теперь мы вас окрестили. А звать вас Шалый и Дикий, и вы теперь наши, хотите вы того или нет!

Шалый и Дикий не хотели, это было заметно. Они рвались на волю, они кусали кожаные ремни, пот лил с них градом, но все-таки они продолжали лягаться и бить копытами, а их дикое ржание пугало животных и птиц во всей округе.

Но день клонился к вечеру, и они мало-помалу устали. Под конец они уже тихо стояли, свесив головы, и только время от времени ржали смирно и печально.

— Они, верно, хотят пить, — сказал Бирк. — Надо их напоить.

И они отвязали своих, уже покорных, лошадей и отвели их к озеру, сняли с них кожаные ремни и дали им напиться.

Лошади пили долго. Потом они постояли тихие и довольные, мечтательно глядя на Ронью и Бирка.

— В конце концов мы их приручили, — удовлетворенно сказал Бирк.

Ронья погладила свою лошадь и, глубоко заглянув ей в глаза, объяснила:

— Раз я сказала, что буду ездить верхом, значит, буду, понятно?

И, крепко схватившись за гриву Шалого, метнулась к нему на спину.

— Эй ты, Шалый! — только и успела произнести она.

И тут же, описав широкую дугу, свалилась вниз головой в озеро. Она сразу вынырнула на поверхность, словно для того, чтобы увидеть, как Шалый и Дикий мчатся яростным галопом и исчезают среди деревьев.

Протянув ей руку, Бирк вытащил ее на берег. Он сделал это совершенно молча и не глядя на нее. Так же молча вылезла из воды Ронья. Она отряхнулась так, что только брызги полетели. А потом с громким смехом сказала:

— Сегодня я, пожалуй, больше верхом не поеду!

И тогда в ответ раздался похожий на вой хохот Бирка:

— И я тоже!

И вот наступил вечер. Солнце село, спустились сумерки, сумерки весеннего вечера, которые на самом деле казались лишь какой-то странной мглой, сгустившейся среди деревьев и никогда не превращавшейся в мрак и ночь. Черный дрозд и кукушка смолкли. Все лисята скрылись в своих норах, все бельчата и зайчишки — в своих дуплах и гнездах, а змея заползла под камень. Ничего больше не было слышно, кроме зловещего уханья филина далеко-далеко отсюда, а вскоре смолкло и оно.

Казалось, весь лес спал. Но вот он стал медленно-медленно просыпаться к своей сумеречной жизни. Все обитатели сумерек, жившие там, зашевелились. Кто-то полз, шуршал и пробирался тайком по мшистым кочкам. Среди деревьев шныряли ниссе-толстогузки, косматые тролли-болотники ползали, прячась за камнями, а огромные полчища серых карликов вылезали из своих потайных убежищ и шипели, чтобы напугать всех, кого им надо было утащить к себе. А когда с гор стали спускаться, паря в воздухе, дикие виттры, самые жестокие и самые неукротимые изо всех обитателей сумерек, они показались совсем черными на фоне светлого весеннего неба. Ронья заметила их, и это зрелище пришлось ей не по душе.

— Здесь снует куда больше всякой нечисти, чем добрых и полезных тварей. А теперь я хочу домой, я вымокла насквозь и вся в синяках.

— Да, ты вымокла насквозь и вся в синяках. Зато ты целый день радовалась весеннему лесу.

Ронья знала, что она слишком много времени проводит в лесу. И, расставшись с Бирком, она стала придумывать, как бы ей уговорить Маттиса не сердиться на нее за то, что она так долго радовалась, купаясь в весне, и поздно воротилась домой.

Но ни Маттис, ни кто другой не заметили, когда она вошла в каменный зал. Им было просто не до нее, потому что у них появились новые заботы и огорчения.

На звериной шкуре перед очагом лежал Стуркас, бледный, с закрытыми глазами. А возле него на коленях стояла Лувис и перевязывала рану у него на шее. Все остальные разбойники, подавленные, стояли вокруг, не отрывая от них глаз. Только Маттис непрерывно шатался по залу, словно разъяренный медведь. Он кричал, шумел и ругался:

— О, эти поганцы из рода Борки и их дерьмовые прихвостни! Ах, эти бандиты! О, я буду щелкать их одного за другим до тех пор, пока ни один из них не сможет больше шевельнуть ни рукой, ни ногой в этой жизни. О, о!

Затем речь изменила ему и перешла просто в вопли, которым не было конца, пока Лувис не указала ему строго на Стуркаса. Тогда Маттис понял, что бедняге не становится лучше от слишком большого шума, и неохотно смолк.

Ронья поняла, что именно сейчас с Маттисом говорить не стоит. Лучше спросить Пера Лысуху, что случилось.

— Таких, как Борка, нужно вешать, — сказал Пер Лысуха.

И рассказал почему.

— Маттис и его бравые молодчики сидели в засаде у Разбойничьей тропы, — рассказывал Пер Лысуха. — И тут им очень повезло, так как появилось множество проезжих купцов с огромными тюками, со съестными припасами, кожей и мехами, да еще, кроме того, при больших деньгах. Купцам и прочему странствующему люду не хватило мужества защищаться, и потому им пришлось расстаться со всем, что у них было!

— А они не разозлились? — невесело спросила Ронья.

— Догадайся сама! Если б ты знала, как они проклинали нас и кричали! Но купцам этим пришлось быстренько оттуда убраться. Думаю, они отправились жаловаться фогду.

Пер Лысуха усмехнулся. Но Ронья подумала, что тут нечему смеяться.

— А потом, представляешь, — продолжал Пер Лысуха, — когда мы чинно-благородно погрузили все награбленное на лошадей и собирались домой, явился Борка со своим сбродом и пожелал получить свою долю добычи. И эти разбойники принялись стрелять, вот негодяи! Стуркасу стрела попала прямо в шею. И тогда мы, ясное дело, тоже стали стрелять, да, да! Пожалуй, двоим-троим из них досталось так же, как и Стуркасу.

Подошедший к ним Маттис услыхал как раз эти последние слова и заскрежетал зубами.

— Погодите, ведь это только начало, — сказал он. — Я перестреляю всех, одного за другим. До сих пор я оставлял их в покое. Но теперь уж всем разбойникам Борки придет конец.

Ронья почувствовала, как в ней закипает ярость.

— Но тогда придет конец и всем разбойникам Маттиса, ты не подумал об этом?

— Я и не собираюсь думать об этом! — ответил Маттис. — Потому что этому не бывать!

— Откуда ты знаешь! — сказала Ронья.

Потом она пошла и села возле Стуркаса. Положив руку ему на лоб, она почувствовала, что у него жар. Открыв глаза, он посмотрел на нее и слегка улыбнулся.

— Меня им не так-то просто убить, — прошептал он невнятно.

Ронья взяла его за руку и сказала:

— Нет, Стуркас, тебя им не так просто убить.

Она долго сидела возле него, держа его руку в своей. Она не плакала. Но душа ее плакала так горько!