Королева Таврики - Александра Девиль

Несмотря на небольшие размеры, город, расположенный в благодатной долине, защищенный от ветра медвежьей тушей горы, что называлась у греков Криуметопон (Бараний лоб), а у итальянцев — Камелло (Верблюд), был красив, довольно оживлен и известен по всей Таврике как важный торговый порт. Но здесь не только торговали, а и строили суда, выращивали виноград и фрукты, вели хозяйство в добротных городских усадьбах. А еще город был известен как родина святого Иоанна Готского, защищавшего иконопочитателей и возглавившего в Таврике восстание против хазар.

Так сложилось, что именно Партенит оказался тем местом, где Марина и Донато нашли пристанище, отделившись от купеческого обоза. Когда позади остались окрестности прибрежной горы, напоминающей медведя, и купцы направились дальше, к Лусте, Донато решил: пора! На повороте горной тропы молодые люди словно невзначай отстали от каравана и скрылись за соснами и выступами камней. Туман, окутавший долину, помог сделать их исчезновение незаметным. К тому же купцы из обоза не особенно приглядывали за случайными спутниками, которые присоединились к ним по поручению Космы Гавраса. Сам князь и отец Панкратий пока оставались в Мангупе, что облегчало Донато и Марине осуществить задуманное бегство.

Партенит, как большинство приморских городов, находился под влиянием генуэзцев, но консула сюда назначали не из Генуи, а из Кафы. И хотя договор с татарским ханом на владение побережьем еще не был заключен, генуэзские купцы уже чувствовали себя в городе хозяевами, оттеснившими от берега своих соперников-феодоритов. Впрочем, татарский наместник — тудун тоже не упускал случая напомнить, что Таврика является улусом Золотой Орды, а генуэзцы должны платить хану положенную дань.

Оказавшись в Партените, Донато и Марина сразу же позаботились о том, чтобы стать незаметными, затеряться среди горожан. А для этого прежде всего надо было найти пристанище. Они устремились на постоялый двор, где жили несколько приезжих купцов, ожидавших весны и начала судоходства.

Донато решил для безопасности назваться именем флорентийского купца Ридольфо Черки, с которым приехал в Кафу, а Марину, переодетую юношей, назвать своим братом Марино.

Постоялый двор оказался жилищем неуютным, тесным и довольно грязным. Марина, не привыкшая к столь убогим условиям и брезгливая от природы, отвела Донато в сторону и шепотом пожаловалась:

— Я не смогу тут ночевать, среди этих немытых постояльцев. Смотри, какая теснота, спят чуть ли не друг у друга на головах. И запах от них неприятный. А еще здесь, наверное, есть блохи и прочие насекомые. Да и постели никакой нет, спят прямо на рогоже, а со всех щелей дует.

— Потерпи немного, хотя бы одну ночь, а потом я что-нибудь придумаю, — пообещал Донато.

Он потребовал у хозяина топчан, объяснив, что «брат Марино» слаб здоровьем, и, потеснив нескольких постояльцев, устроил свою спутницу в самом теплом углу, где за стеной был очаг. Марина благодарно улыбнулась ему и, измученная усталостью, уснула.

А Донато некоторое время сидел, глядя на нее с глубокой нежностью. Никогда раньше — даже в зеленой юности — он не испытывал такого благоговейного чувства, как сейчас. До сих пор римлянин считал любовью обладание, утоление плотских желаний. Теперь же ему хотелось отдавать, а не брать, не покорять, а беречь и лелеять. Он чувствовал себя в ответе за эту девушку, готовую ради него переступить через предрассудки и правила, внушенные ей с детства. «Пока я ничего не могу ей дать, а как бы мне хотелось оградить ее от всех бурь, защитить от всего мира!» — подумал он, и желваки на его скулах заходили от скрытого волнения.

Донато и самому казалось странным, что столь возвышенную любовь ему внушила эта чужестранка, с которой у него не было ни общей родины, ни общей веры, ни надежды на общую судьбу. Римлянину даже пришло в голову, что это загадочные таврийские духи подарили встречу с девушкой, ставшей королевой его сердца. Память вдруг подсказала ему волнующие строки флорентийского поэта:

Коль не любовь сей жар, какой недугМеня знобит? Коль он — любовь, то что жеЛюбовь? Добро ль? Но эти муки, боже!..Так злой огонь?.. А сладость этих мук!..[29]

— Эй, флорентиец! — окликнул его один из постояльцев. — Не поиграешь ли с нами в кости?

Донато оглянулся:

— Мой брат нездоров, и мне бы не хотелось, чтоб его будили шумом игры.

— А мы не здесь будем играть, а наверху, в харчевне.

У Донато вдруг появилось какое-то странное предчувствие выигрыша. Может быть, вид спящей Марины и желание немедленно улучшить ее жизнь толкнули его без особых колебаний согласиться на игру.

Он пошел с тремя другими постояльцами в харчевню, где несколько посетителей пили вино и лениво обсуждали городские новости.

Предчувствие не обмануло Донато: он сразу же начал выигрывать. Но прежний горький опыт подсказывал ему, что нельзя радоваться раньше времени и соглашаться на предложение выпить вина. Другие игроки выпили, а он лишь поднес кружку к губам и, оглядевшись вокруг, с рассеянным видом спросил:

— А что же у вас в городке такой бедный постоялый двор? Наверное, его хозяин очень скуп?

От прилавка в углу отделился краснолицый толстяк и, сделав пару шагов к игорному столу, проворчал:

— Если тебе, флорентиец, здесь не нравится, то убирайся к чертям вместе со своим изнеженным братцем.

Донато повернулся к толстяку и, смерив его презрительным взглядом, заявил:

— Ты плохой хозяин, да еще и невежа.

Толстяк набрал в грудь воздуха, готовясь, очевидно, дать внушительный ответ, но неожиданно смешался, глянул на дверь и скороговоркой пробормотал:

— Я не владелец постоялого двора, а управляющий. Может, у нас условия не такие роскошные, как в вашей Флоренции, но здешние постояльцы не жалуются.

Донато тоже посмотрел на дверь — и встретился взглядом с сухопарым и чуть сутулым мужчиной лет сорока пяти, одетым богато и даже с претензией на изысканность.

— Мессер Таленто! — льстиво заюлил перед вошедшим толстяк. — Вы уж простите, что постояльцы снова затеяли игру, я знаю, что вы против этого, но я же не мог им помешать…

Донато догадался, что «мессер Таленто» — это и есть владелец постоялого двора и харчевни. Отмахнувшись от объяснений управляющего, Таленто подошел к столу и обратился к Донато:

— Ты флорентиец?

— Да, флорентийский гражданин Ридольфо Черки, — ответил Донато, внутренне насторожившись.

Блеклое лицо Таленто вдруг расплылось в улыбке:

— Ты, наверное, поэт или художник, как многие флорентийцы?