Королева Таврики - Александра Девиль

Молчала и Марина, потрясенная его рассказом. Потом, преодолев смятение мыслей и чувств, она обратилась к нему с горьким упреком:

— Ты, наверное, хочешь, чтобы я посочувствовала твоим бедствиям. А сам-то ты меня жалел, когда обманом влез мне в душу? Я ведь думала, ты ищешь какие-то духовные сокровища, реликвии, а тебе просто хотелось добраться до золота и драгоценностей. Для того я и была нужна. Потому-то ты целовал меня и делал вид, что влюблен. И я, как дура, тебе поверила. А оказывается, у тебя не было никаких чувств, одна корысть!

Она чуть не заплакала и отвернулась от Донато. А он, преодолевая сопротивление девушки, взял ее за плечи и строго, как ребенку, сказал:

— Ты обещала спокойно выслушать меня до конца, а вместо этого фыркаешь и набрасываешься с упреками. Подумай сама: если бы у меня действительно не было к тебе никаких чувств, разве я сейчас открыл бы тебе всю правду? Нет, я играл бы с тобой до конца, не пожалел бы твоей чистоты и твоего сердца. А после того, как ты привела бы меня к сокровищам, я бы тебя хладнокровно бросил. Вот как поступил бы человек, у которого на уме одна корысть.

— Кто знает… — пробормотала Марина. — Может, ты хитрей, чем я думала.

— Да не в хитрости дело! Просто я полюбил тебя! Полюбил по-настоящему, потому и не хотел больше тискать тебя по углам, целовать украдкой и соблазнять, словно глупую простушку. Когда мужчина всей душой любит женщину, она для него — святыня, а не предмет вожделения. Это я понял лишь теперь, полюбив тебя. И еще понял, что раньше никого не любил, а только желал.

Марина вспомнила чувственную сцену в Сугдее, когда Донато обнажил и целовал ей грудь. Даже тогда, хоть она и хотела верить в его любовь, тревожное сомнение закралось в ее душу. Теперь же Марина отчетливо поняла, что те грубовато-откровенные ласки Донато отнюдь не были доказательством настоящей любви, в то время как его нынешняя сдержанность могла свидетельствовать о более серьезных и возвышенных чувствах.

Ей захотелось не то позлить Донато, не то проверить искренность его признаний, и она не без лукавства спросила:

— А что ты сделаешь, если я вовсе не покажу тебе пещеру с сокровищами? Да еще и расскажу все отцу Панкратию или кому-то другому?

В его глазах заблестели искры не то удивления, не то гнева, и Марина, невольно отступив на шаг, воскликнула:

— Наверное, ты сейчас готов убить меня прямо на этом месте!

— Какая ты еще маленькая дурочка. — Донато вздохнул и покачал головой. — Я рассказал тебе о сокровищах потому, что верю тебе, верю в твою любовь. А ты сейчас пытаешься со мной играть, проверяешь мои чувства. Но я сто раз готов повторить, что люблю тебя! Люблю не ради корысти! Люблю, хоть и не имею на это права!

Он порывисто обнял Марину и долгим, страстным поцелуем приник к ее губам.

— Зачем ты так со мной?.. — она слегка задохнулась. — Теперь я уже не пойму: твои поцелуи искренни или это снова притворство?

— Какое притворство? — в низком хрипловатом голосе Донато прозвучала боль. — Да я с ума схожу по тебе, но должен сдерживаться!

Горящий взгляд его черных глаз, казалось, мог обжечь, а руки могучим кольцом сжимали хрупкий стан Марины.

— Отпусти меня… — прошептала она чуть слышно, но не отодвинулась, а положила голову ему на грудь. — Все равно у нас с тобой нет будущего. Не судьба.

— Счастье ты мое единственное… — он погладил ее по щеке и волосам. — Мы можем быть вместе вопреки судьбе. Если ты согласна презреть предрассудки и стать моей, то, клянусь, я горы сверну ради того, чтобы ты была счастлива!

Его слова, как и объятия, были для Марины таким мучительным счастьем, от которого она не имела сил отказаться, хотя разум подсказывал ей немедленно бежать от этого человека и постараться забыть о нем навсегда. Наконец, совладав со своими противоречивыми чувствами, она решилась посмотреть в глаза Донато и прямо его спросить:

— Значит, ты предлагаешь мне стать твоей любовницей?

— Нет, не любовницей, а женой. Да, женой, хоть и невенчанной.

— Ты думаешь, никто в Кафе не узнает, что у тебя уже есть жена? Рано или поздно узнают. И тогда все от меня отвернутся, назовут грешницей. А что ждет тебя за двоеженство? Как мы будем жить, если станем изгоями?

У Донато и самого был холодок на сердце при мысли о том, что Одерико уже узнали о его пребывании в Таврике, — во всяком случае, после встречи с Нефри это было вполне возможно. Но, стараясь не показать Марине даже тени своих сомнений, он ответил твердым и уверенным тоном:

— Изгоями мы не станем, клянусь. У вас, православных, слишком строгие понятия о грехе, но во многих странах на это смотрят куда свободней. Если мы будем богаты и независимы, никто не сможет нам указывать, как жить.

— Богаты? Значит, без сокровищ наше счастье не состоится?

— Благодаря этим сокровищам, королева моя, мы сможем жить, не озираясь на людскую молву. Ты будешь свободна от приказаний матери, Андрониковой родни и отчима, если он у тебя вновь появится. Тебя не заставят выйти замуж за Варадата и не отправят в монастырскую келью. Мы с тобой поселимся где-нибудь в загородном доме и не будем ни от кого зависеть.

— Жить во грехе?

— А что такое грех? Разве наша любовь грешна только потому, что я стал жертвой обмана? Ведь ту женщину, которая считается моей женой, я не люблю и никогда не любил. Ты же для меня — мой новый мир, моя надежда на возрождение.

— Я так хочу верить твоим словам, но…

— Но над тобой тяготеют внушенные тебе правила. Клянусь, я буду с этим считаться и ничего не сделаю насильно. Ты станешь моей, когда сама будешь к этому готова. А в Кафе я обращусь к Джаноне дель Боско и попытаюсь через него подать в Рим прошение о разводе. В любом случае я не считаю Чечилию Одерико своей женой.

Ревность невольно пробудилась в Марине, и девушка не удержалась от вопроса:

— Но ты ведь спал с ней в брачную ночь?

— Не помню, я был слишком пьян, — уклончиво ответил Донато. — Забудь о ней навсегда, она осталась в прошлом, от которого я убежал в новую жизнь. Теперь мы с тобой, и только это важно. Ты — главное сокровище, которое я нашел в Таврике. А то, которое спрятано в горах, будет нашим с тобой общим достоянием.

— Нашим достоянием? — Марина задумалась. — Но если мы и вправду его найдем, то сможем ли считать своим? Оно принадлежало христианской общине.

— Да, но за древностью лет клад потерял своего хозяина и теперь будет принадлежать тому, кто его найдет. — И, заметив ее колебания, добавил с шутливой угрозой в голосе: — Не сомневайся и не вздумай сказать об этом на исповеди отцу Панкратию.

Марина невольно вздрогнула при упоминании о священнике и растерянно пробормотала: