Вилла в Италии - Элизабет Эдмонсон

— Вывод напрашивался сам собой. Но я далека от мысли считать то, что творилось тогда у вас в голове и в сердце, очень простым. Почему мы поступаем так, как поступаем? Почему так часто коверкаем свою жизнь, делая то, что вроде бы кажется разумным, хотя некий голос шепчет нам, что мы совершаем громадную ошибку? Каким образом то, что вы банкир, а не художник, поможет человеку, который умер? Разве вы были виновны?

— Я же сказал вам, что застрелил его. Сознательно выстрелил, имея намерение его убить, и сделал это. Человек, который минуту назад был жив, в следующую стал покойником. Телеграмма родственникам; скорбящая мать; отец, с горя потерявший рассудок; кругом сплошное несчастье и страдание. И все из-за того, что я это сделал.

— Что было на суде?

Трибунал состоялся в солнечный день. Люциус испекся в форме, испытывал смятение и растерянность от непринужденной обстановки, царившей на суде. Как будто все не имело такого уж большого значения — просто очередная рутинная процедура.

Главным свидетелем стал британский сержант. Он был предельно четок в своих показаниях, которые произносил с заученным однообразием, словно выпускал аккуратные автоматные очереди. Смотрел прямо перед собой и беззастенчиво врал.

Люциус-де спускался по склону, склон был крутой, он разогнался, запнулся о корень дерева, и его пистолет выстрелил.

Его не спросили, почему в руке подсудимого был пистолет. Также не стали подвергать сержанта перекрестному допросу; тот сделал свое заявление, и больше вопросов к нему не имелось. Ни единого.

На суде присутствовал британский наблюдатель. Когда суд закончился, Люциус услышал его слова, обращенные к судье, усталого вида человеку в форме полковника, с худым, изрезанным морщинами лицом. Довольно странно, но Уайлд не слышал вердикта судьи и ничего не знал о том, что было сказано. Он узнал, что оправдан и освобожден ото всех обвинений, только когда адвокат похлопал его по плечу и поздравил, а командир устремился вперед пожать ему руку. Все улыбались и выглядели довольными.

Уайлд не слышал ничего из заключений суда, внимая вместо этого сидевшему позади британскому офицеру, который негромко разговаривал с каким-то американцем. Британец говорил, что это божеское благословение и Люциусу следовало бы дать медаль. Что убитый был чудовищем и, слава Богу, Люциус это сделал, избавив всех от массы неприятностей.

— А как насчет тех людей, чьи жизни вы спасли? — напомнила Делия. — Как насчет тех скорбящих родственников, которые появились бы, если бы тот сумасшедший поджег дом?

— Как я могу знать, что он действительно собирался это сделать? А если просто намеревался их выкурить? Это старый трюк — разжечь огонь, напустить дыма и страха. Очень мало найдется людей, которые захотят остаться внутри, чтобы проверить серьезность ваших намерений.

— Вы сказали, что дом был забаррикадирован.

— Так оно выглядело. Так сказал сержант. Но как я могу быть уверен?

Они снова помолчали, потом Воэн предложила:

— Пока мы здесь сидим, солнце вышло из-за туч. Идемте плавать.

В чистой, прозрачной воде Делия с наслаждением улеглась на спину. Люциус наблюдал, как она неподвижно лежит, закрыв глаза.

— Как вы это делаете? Я неплохо держусь на воде, но не так, будто лежу на воздушной подушке, как вы.

— Сноровка, только и всего. — Воэн быстро перевернулась по-дельфиньи и вынырнула возле американца. — Как вам удается быть таким… беззаботным, оптимистичным, когда все это на протяжении лет вновь и вновь прокручивается у вас в голове? Меня это точно довело бы до полной депрессии.

— Сноровка. Бог создал меня беззаботным, как вы выразились. Мне нравится, как у вас это прозвучало. Так совершенно по-английски.

— И вы никогда не проронили ни слова об этом? Вашим родственникам? Друзьям?

— Ни слова.

— До сегодняшнего дня.

— До сегодняшнего дня.

Делия нырнула на дно и выплыла с розовой раковиной в руке.

— Настоящая загадка, — заключил Уайлд, удерживаясь в воде в вертикальном положении и энергично работая ногами, — каким образом Беатриче Маласпина наткнулась на эти фотографии. Снимок на озере Авеоно — военное фото. И точно так же — то, где я у дверей военно-полевого суда. Их нельзя было добыть ни через какое агентство газетных вырезок.

— Всякий раз, как мы что-то о ней узнаем, она предстает все более и более необыкновенным человеком. Хотела бы я быть с ней знакомой. Жаль, что раньше не довелось ее знать. Лучше бы Маласпина пригласила нас сюда еще при жизни.

3

Джессика сразу же заметила в Люциусе перемену.

Никто не захотел снова пойти в башню после ленча.

— Если даже кодицилл находится на одном из следующих этажей, он никуда не денется, — заметил Уайлд. — Время терпит.

Писательница ушла на пляж с книгой; мужчины решили помочь Пьетро с запоздалой обрезкой деревьев в саду.

Делия нашла подругу за чтением в тени аркады и, сев на мраморную скамью, рассказала подробности визита в башню.

— Радуйся, что не пошла. Не могу передать тебе весь кошмар того, что мы увидели.

— Могу представить; наверняка фотография со свадьбы Фелисити повергла тебя в шок. А что остальные?

— Марджори была заснята выходящей из ворот больницы Святого Георгия, с выражением королевского трагизма на лице. Не могу сказать, что Джорджа засняли в тяжелый момент, потому что на фотографии он с группой очень жизнерадостных людей. Но наш товарищ все равно расстроился. — Делия помолчала. — А вот про фотографию Люциуса я в курсе. Уайлд рассказал мне об этом, когда мы вышли, уж не спрашивай почему.

— А что на этой фотографии?

— Он сам перед входом в военно-полевой суд. — И, заметив испуганное лицо Джессики, поспешила пояснить: — Да нет, он был оправдан, все честь по чести. Только на войне с ним произошло нечто такое, что до сих пор его мучит. Фотография воскресила в нем эти воспоминания, и по какой-то причине он почувствовал потребность с кем-то ими поделиться. Жаль, что ему подвернулась я, а не ты. Ты проявила бы больше понимания и сочувствия.

— Думаешь, Люциус из тех мужчин, которым все равно, перед кем изливать душу? — спросила Мелдон, тщательно подбирая слова.

— Надеюсь, что нет. Но ты вызываешь у людей доверие: ты гораздо лучше умеешь слушать, чем я. Ты добрее. Впрочем, он не плакал и не просил сочувствия: просто так случилось, что Уайлд никогда ни с кем не говорил об этом и почему-то сейчас испытал такую потребность.

— Странно, — задумчиво проговорила Джессика. — Казалось бы, после такой исповеди человек должен стать веселее и беззаботнее. А получилось наоборот.