Твоими глазами - Питер Хёг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она сделала пару шагов в сторону и встала за спиной другой ассистентки.
— Хенриетта проведёт сто сканирований студентов университета.
Она сделала ещё шаг и оказалась позади Кабира.
— Кабир проведёт пятьдесят сканирований подростков, которые учатся в седьмых классах. На прошлой неделе я получила от Совета по этике согласие на сканирования детей и молодёжи. Мы с Питером предложим группе из сорока психиатров и ведущих психологов пройти сканирование.
Продолжительные аплодисменты. Она умерила их, словно взмахнула дирижёрской палочкой.
— Очень странное чувство. Только мы, небольшая группа, мы и ещё наши сотрудники, работающие в этом корпусе, обладаем всей информацией. Сейчас мы, так сказать, находимся в состоянии невесомости: через несколько дней некоторые аспекты проекта станут известны общественности, и мы станем объектом притяжения средств массовой информации. Но пока что кроме нас никто не располагает этими сведениями. Пока только мы знаем, что благодаря нашим усилиям нейропсихология значительно продвинулась вперёд. Настолько, что впервые в мировой истории можно начать строго научную дискуссию о том, что такое сознание.
Она на секунду остановилась.
— Я всегда пыталась избегать преувеличенного страха перед будущим и преувеличенных надежд на него. Но сейчас мне кажется, что проделанная нами работа и то, что у нас пока ещё впереди, решительным образом изменит это будущее.
Я смотрел на лица сидящих за столом. Они не сводили глаз с её губ. Она полностью их контролировала. В эту минуту они были совершенно счастливы.
Я взглянул на неё. Два раза в жизни я видел её такой. Много лет назад, в зоопарке, когда слон поднял её к себе на спину, и она сверху смотрела на всех окружающих. И ещё раз — на следующий день, в бочке, когда она сказала, что мы можем изменить мир.
Меня это испугало. Меня это испугало тогда и испугало сейчас.
Собрание закончилось. Но присутствующие не хотели расходиться, они обступили Лизу и её ассистентов. Я протиснулся сквозь толпу и в дверях нагнал охранника.
Конечно же, он не был простым охранником, я это понял, пока сидел напротив него последние пятнадцать минут, он был сотрудником службы безопасности — то ли полиции, то ли университета.
— У меня есть вопрос, — сказал я, — нельзя ли мне получить список тех, кто работает в здании?
— Для этого нужно согласие Лизы.
— Служба безопасности проверяет всех?
Он кивнул.
— Все проверены на предмет судимости, прежних мест работы и личной жизни.
— И я тоже?
Он улыбнулся. Ему нельзя было отказать в определённом обаянии. Безупречный, невозмутимый датский государственный служащий.
— И вы тоже. Кроме этого, для тех, кто работает в клинике, требуется допуск Лизы.
Все разошлись. Мы с Лизой остались за длинным столом. Буфетчицы быстро и бесшумно собирали со стола бутылки и чашки.
— Ты была права, — сказал я. — Я не всё помню из тех времён. То есть, не всё есть в активной памяти. События всплывают в сознании, когда я начинаю о них рассказывать.
Она посмотрела на женщин, которые убирали со стола.
— Можно нам с Питером остаться вдвоём? — попросила она.
Так она отдавала приказы — мягкие, но настойчивые, облечённые в форму вопроса.
Женщины вышли и закрыли за собой двери — тяжёлые звукоизолирующие перегородки, которые медленно встали на свои места, вжавшись в резиновые уплотнители.
Мы остались одни.
Нам не нужны были сканеры. Мы были так близки друг другу — как будто у нас были шлемы на голове.
— Мы снова собрались в бочке на следующий день, — сказал я.
Перед нами возникла улица Энгхэвевай, дома, мост через железную дорогу, проволочная ограда, игровая площадка, кусты. И мы втроём: Симон, Лиза и я.
Внешний мир поблёк — он не исчез, но стал совсем тусклым.
— Посмотри в моё прошлое, — попросил я.
Мы обратились к моей жизни, первым семи годам моей жизни.
Так уж устроены глубинные слои сознания. Если ты что-то называешь, если на что-то обращаешь внимание, оно появляется перед тобой.
Мы оглянулись назад, мы, нынешние, и смотрели теперь на игровую площадку на Энгхэвевай, залитую солнечным светом. Оттуда, из какого-то места, в какую-то минуту, отстоящую на тридцать лет от дня сегодняшнего, мы посмотрели на те воспоминания, которыми делились здесь, в клинике, в Ютландии, на протяжении последних трёх месяцев. Когда я начал рассказывать, а она начала вспоминать.
Всё рассказанное представлялось нам ясным и упорядоченным.
Но если мы оборачивались и смотрели вперёд, в сторону того, что тогда было для нас будущим, возникала лишь темнота.
Я говорю «оборачивались», но я не имею в виду физическое движение. Как только мы смещали внимание со здесь и сейчас тридцать лет назад и смотрели на то, что случится через минуту, когда мы войдём в бочку, то тут нас встречала мгла.
Не угольно-чёрная, но тёмная и непроницаемая.
— Я не помнил своего детства, — сказал я, — я не помнил его отчётливо. Оно стало возникать передо мной, только когда я начал тебе о нём рассказывать. Я думал, что рассказываю то, что помню. Но это не так. Оно появлялось, только когда я рассказывал. Почему так?
— Мы поймём это, — сказала она. — Думаю, мы скоро это поймём.
Мы вошли в бочку. Она казалась больше, чем прежде. Сели на скамейки. Через минуту вход заслонили, и в бочку вошла фрёкен Йонна.
Она села рядом с нами и положила руки на стол. Они были такими красивыми. Сильными, как мужские, а сквозь кожу просвечивали все прожилки.
Я протянул руку и погладил её кисть там, где не было гипса.
Кожа была совсем нежной.
Однажды она показала нам, как она выжимает половую тряпку, особенным образом, чтобы не страдали сухожилия. И как потом бросает тряпку, так, что та кружится в воздухе, а затем, распластавшись, падает на пол.
Казалось, ей нравится выжимать тряпку. Она ничего не имела против серой, грязной мыльной воды.
— Я люблю запах мыла, — сказала она однажды.
Она не боялась брать в руки грязь, даже экскременты. Когда какой-нибудь из туалетов засорялся, что случалось нередко, потому что в то время в детских учреждениях использовали жёлто-коричневую туалетную бумагу номер 00, с жёсткой и глянцевитой поверхностью с одной стороны, чтобы сквозь неё не проникали экскременты и бактерии, воспитательницы звали фрёкен Йонну, она засовывала руку в