Сказки В. Гауфа - Вильгельм Гауф

раскрытыми глазами смотрел на друга: так смотрит взрослый на ребенка, свершившего то, на что у самого не хватало духа. Каспар, казалось, не слышал грозы, не видел немого оцепенения Вильма; он склонился над коровою и судорожно снимал с нее шкуру. Когда Вильм опомнился, он тоже стал молча помогать другу, но с видимым усилием. Все воодушевление его пропало; ему претило от свершенной жертвы. Тем временем гроза разразилась с полною силою; гром не смолкая ревел в горах, молнии яркими змеями извивались вкруг камня, огненные языки лизали мох, ущелья, а вихрь, еще не достигший высот, дико завывал в окрестных долинах. Наконец, кожа была снята и тут только рыбаки заметили, что промокли до костей.

Шкуру разложили, Каспар старательно обмотал ею Вильма, прикрутил веревкою и подтянул его поближе к камню. Бедняга сострадательно взглянул на безумного друга и спросил дрожащим голосом, через силу прерывая молчание: «Что еще могу сделать для тебя, Вильм?»

— «Ничего», — отвечал тот, — «иди теперь!»

— «Прощай», — сказал грустно Каспар, — «да хранить тебя Бог и да простит Он тебе, как прощаю я!»

То были последние его слова: в ту же минуту толстяк скрылся в окружающей темноте.

Тут закрутила такая гроза с вихрем и ливнем, какую Вильм от роду не помнил. Сверкнула молния такая, словно все небо разверзлось над ним и Вильм ясно различил не только окрестные горы, но и долину внизу, и бушующее море, и скалистые острова вдоль бухты, а между ними как бы призрак странного судна без мачт. Снова все погрузилось в темноту. Удары грома становились все чаще и оглушительнее. Обломки камней скатывались с гор и грозили задавить распростертого у камня Вильма. Ливень лил с такою силою, что скоро узкая долина обратилась в бурный поток. Вода достигала уже плеч безумца; к счастью Каспар имел предосторожность втянуть его головою на возвышение, иначе он легко мог бы захлебнуться. Вода поднималась все выше и выше; тщетно пытался Вильм высвободиться из пут: мокрая шкура все сильнее сжимала его. Тщетно звал он Каспара. Каспар был уже далеко. К Богу взывать он не смел, а ужас охватывал его при одной мысли воззвать к тем силам, во власть которых он чувствовал, что предал себя.

Уж вода доходила ему до ушей, уже тонкие струйки касались его губ. «Господи! я погиб!» — вырвалось стоном из уст его. В ту же минуту до него долетел слабый звук как бы далекого водопада и вода тотчас же отхлынула с его лица. Поток прорвался через скалы и ринулся в долину. В то же время дождь начал затихать и небо слегка разъяснилось. Надежда снова закралась в его сердце. Несмотря на только что испытанный ужас смерти и страстное желание избавиться от пут, он сознавал, что цель безумного предприятия еще не достигнута и, когда исчезла непосредственная опасность, в нем снова с прежнею страстью воскресли алчные мечты. Он знал, что надо выждать, чтоб достичь того, к чему стремился; потому старался лежать спокойно и скоро крепко заснул от холода и утомления.

Он спал около двух часов, когда его внезапно вывел из забытья холодный порыв ветра и шум как бы приближающегося прибоя. Небо снова все заволокло черными тучами. И вот снова блеснула молния, озаряя местность далеко вокруг и снова, на вершине волны близи Стинфольдской пещеры мелькнуло судно, мелькнуло и исчезло в морской глубине. Вильм все еще следил за видением, так как молния почти безостановочно сверкала над ним, как вдруг исполинская волна хлынула с долины и с такою силою отбросила его к утесам, что несчастный лишился чувств. Когда он очнулся, погода улеглась, небо прояснилось, но вдали все еще сверкала зарница. Он лежал у подножия скал, огибающих ущелье, и чувствовал себя настолько разбитым, что едва мог пошевелиться. Он все еще слышал тихий шум прибоя, а среди него как бы торжественные звуки церковного пения. Звуки сначала были так слабы, что он счел их за обман чувств. Но нет! Они неслись все яснее и яснее, все ближе и ближе; ему казалось, что он уже различает мелодию псалма, что даже слышал этот псалом летом на судне голландских сельдепромышленников.

Он уже различал голоса, уже слышал слова гимна. Голоса звучали теперь в самой долине. Вильм с трудом приподнял голову и увидел длинное шествие, медленно подвигавшееся к нему. Лица людей были грустны и озабоченны; вода струилась потоками с их одежд.

Во главе шли музыканты, за ними матросы, а сзади них крупный сильный человек в старомодном богатом одеянии, с кинжалом у пояса и длинною толстою испанскою тростью с золотым набалдашником в руке. По левую руку его шел негритенок и нес длинную трубку. От времени до времени тот брал ее, торжественно потягивал из нее нисколько раз и шел дальше. Он остановился как свечка перед Вильмом; за ним встали другие, менее роскошно одетые; у всех были в руках трубки, но не такие драгоценные, как трубка толстяка. Сзади стояла еще толпа людей, в том числе нисколько женщин с детьми. Все были одеты богато, но в какие-то неведомые одежды. Кучка голландских матросов завершала шествие. У всех был полон рот табаку и коротенькая трубка в зубах.

Рыбак с ужасом смотрел на это странное сборище; он старался прибодриться, не зная, что дальше произойдет. Долго стояли люди вокруг него, стояли и курили, и дым их трубок легким облачком носился над толпою, застилая временами мерцающие звезды. Круг все стягивался вокруг Вильма, трубки пыхтели все сильнее и облако дыма все ниже и тяжелее спускалось над ним. Сокол был по природе отважный человек, да он и приготовился к самому необыкновенному; но непонятная толпа, все сильнее надвигавшаяся на него, словно готовясь раздавить его своею тяжестью, смущала его. Крупный пот выступил у него на лбу; он почти терял сознание от страха. Каков же был его ужас, когда, случайно повернув голову, он увидел над собою неподвижную сидящую фигурку. То был желтый человечек, застывший и сморщенный, с трубкою во рту.

Смертельный ужас обуял Вильма. «Именем того, кому вы служите, кто вы такие?» — вскричал он. — «Кто вы и что вам нужно от меня?» Толстый мужчина