Лучшее средство от любви - Галина Валентиновна Чередий

бесцеремонно заперся в ванную и стал раздеваться. — Я тут пока ею посвечу. Местная погодка для такого, конечно, не шепчет, но авось сумею тебя завлечь сверканием своих прелестей до того, как их застужу.

— Уходи, — буркнула, отворачиваясь и подвигаясь в кабине, ведь уже знаю: не выгнать эту заразу неугомонную. Ни из душа, ни из квартиры. Не вывести никаким волшебным снадобьем ни из сердца, ни из памяти тела.

— Никуда я без тебя не пойду уже, Белоснежка. — Марк прижался ко мне со спины, и я прильнула к нему всем телом, даже прежде чем осознала, что делаю. — Кончай ты меня уже гнать.

— Я с тобой только и делаю, что кончаю, — фыркнула, ничего не в силах поделать с тем, что мгновенно расслабляюсь в его объятиях. Развернулась и уткнулась в его грудь, прячась от действительности и понимания, насколько же все это неправильно и легкомысленно. Но…

«Не судите, и да не судимы будете…».

Этой весной я, по причине регулярно проявляющейся в марте хандры и авитаминоза, решила вдруг заняться косметическим ремонтом квартиры, которая осталась мне в наследство от бабули. На самом деле, вздумай я продать эту четырехкомнатную жилплощадь в историческом центре Северной Пальмиры с видом на канал Грибоедова, могла бы купить квартиру в новостройке, и не одну, а парочку, да еще и на машину осталось бы. А если бы продала прабабушкину мебель и собранную еще прабабушки дедушкой коллекцию часов, то… Суть не в самом ремонте или квартире, а в том, что, пока я самозабвенно отдирала старые обои или таскала огромные стопки книг, чтобы освободить шкаф и отодвинуть его от стены, у меня с утра до ночи бормотал телевизор. И за недели ремонта я успела посмотреть все сезоны странноватого, на мой взгляд, сериала о Шерлоке и друге его Ватсоне. Очень своеобразного сериала. В нем Шерлок был англичанином, бывшим наркоманом, уехавшим в Штаты, чтобы начать новую жизнь, свободную от наркотиков, а Ватсоном оказалась милая девушка-врач, отказавшаяся от любимой профессии и решившая посвятить себя помощи таким вот бедолагам, пытающимся прожить день без дозы и каждый такой день воспринимающим как личную огромную победу.

День без дозы.

Неделя.

Месяц.

Год.

Десятилетие…

И вот вдруг кто-то манит бывшего наркомана обещанием забытой сладости, утерянного рая, почти истершегося в памяти ощущения всемогущества и вселенской свободы. И даже самый сильный человек может сорваться. Ухнуть в порок, борьбе с которым он отдавал всего себя, все свои силы, всю свою волю.

— Фу-у-у, придурок, — качала я головой. — Годы такого труда псу под хвост.

А вот получи и распишись.

Вот он — твой наркотик, твой порок, твоя самая большая слабость. Ты только запах вдохнула, в глаза глянула и поплыла, как восковая свеча, закатившаяся в щель между дверцей и стенками духовки. Поплыла, растаяла, потекла липкой горячей лужицей — ароматной, обжигающей, дурманящей голову и мысли.

Сколько, говоришь, продержалась? Почти месяц? Типа три с лишком недели? Или это была вечность? Унылая, депрессивная, наполненная ненужной суетой и пустыми хлопотами и заботами вечность, в которой ты пыталась удержаться на плаву, цепляясь за воспоминания о нем, о его руках, о его губах, требовательных поцелуях и таких мощных, стремительных, таких восхитительных толчках внутри твоего тела?

Ты медитировала на бледную силиконовую копию его члена, как какая-то долбаная сектантка, разговаривала с ней, как с единственным понимающим тебя собеседником. И при этом уверяла себя, что все позади? Что ты уже перевернула ту страницу, забыла, плюнула и растерла?

Ха!

Триста тридцать три раза «ха»!

Возможно, если бы вы никогда в жизни не пересеклись, твой план по стиранию из памяти тех сумасшедших ночей и дней на сумасшедших островах и осуществился бы. Постепенно. Через то же десятилетие, возможно. Каким-то чудом, возможно. А так…

Черт!

Я очень и очень сомневаюсь, что бывший наркоман устоит перед соблазном потянуться за шприцем, если тот вдруг обнимет его, прикоснется губами к ногам, посмотрит вот так — снизу вверх — потемневшими от дикого желания глазами, из ярко-голубых ставших сизо-серыми, как питерское небо в октябре.

«Не судите, и да не судимы будете…».

Сейчас я как никогда понимала всех этих несчастных, что проигрывают в борьбе со своими пороками. Потому что примерила на себя их шкуру.

Зарицкий, какими бы словами я его ни кляла, какими эпитетами ни награждала, с первого раза стал моей зависимостью. И бороться с ней я могла. И успешно. Ровно до того момента, как он оказывался рядом. Можно худеть и не жрать сладкое, когда в холодильнике мышь повесилась, но если твои полки забиты вареньем, печеньем, халвой и шоколадом, то даже жутчайшая пищевая аллергия на эти продукты не остановит сладкоежку от смакования собственной погибели.

Да. Вот верное слово.

Погибель.

«Он был прекрасен, как смертный грех. Порочен. Адски притягателен. И смертельно опасен для нее. Опасен тем, что при взгляде на это поджарое, загорелое мужское тело она чувствовала, что разум мутится, во рту становится сухо, а руки дрожат от желания немедленно прикоснуться к этой восхитительно горячей бархатной коже плоти, с готовностью отзывающейся на ее прикосновения…».

— Ты опять что-то бормочешь, Белоснежка, — прошептал мне прямо в ухо тот, о ком мне так легко писалось последние недели. Чувствую, как только он уедет — если смогу его вытолкать — засяду писать второй роман.

— Я проговариваю вслух пункты плана по твоему убийству, — в полудреме пробормотала я.

— Давай погромче, чтобы я тоже слышал. Может, подскажу что-то ценное.

— Предложишь максимально болезненный вариант?

— Так ты убивать собираешься или сперва помучить?

— Тебе как хочется? Быстро и безболезненно? Или медленно и мучительно?

— А что, хочешь сказать, мои желания тоже будут учитываться? Тогда я остановился бы на медленно и безболезненно. Чтобы ты могла мучить и мучить в свое удовольствие. Лет пятьдесят хотя бы.

— Лучше бы подсказал, как расчленить с наименьшими хлопотами.

— Кстати о членении, — встрепенулся Марк, подгребая меня под себя и придавливая для надежности тяжелым мужским бедром. — Не то чтобы я не хотел знать, насколько часто и как именно ты использовала эту полупрозрачную хре… э-э-э… штуку, но прямо сейчас меня больше интересует, зачем ты ее засунула под рубашку, когда я пришел?

В ответ я только хмыкнула. Зачем, зачем… За надом.

Думала, что мой «куратор трезвости» поможет устоять перед твоей наглостью, напором, опалившим вмиг до закипевшей в венах крови жаром страсти. Прямо сейчас, чувствуя на талии твердую до жесткости хватку, почти физически ощущая на коже требовательный взгляд, я понимала, что безнадежно запуталась в