Лучшее средство от любви - Галина Валентиновна Чередий

— Ну, давай же, подсказывай, Белоснежка, — пробормотал Марк уже совсем тихо и мало разборчиво. — Что там еще надо сказать из этой всей романтической чепухи, чтобы ты прониклась и пошла со мной в постель? Ну очень надо, прямо дышать уже невмоготу.

Хотела ли я с ним в постель? Очень. Мне и самой дышать было тяжко. Да только Поля в Питере совсем не тот человек, что Полина на Сейшелах.

— Марк, уходи. Это самое романтичное, что ты реально можешь сделать в этой ситуации. Встань и уйди. Прекрати обращаться со мной, будто я твоя чокнутая фанатка, которую можно небрежно поманить за собой и этим осчастливить. Прекрати игнорировать все, что я тебе говорю, и вести себя так, как будто лучше меня знаешь, чего я хочу и это безусловно и всенепременно ты.

— Но ведь это правда. — Зарицкий в конце концов нашел в себе достаточно сил, чтобы оторваться от обозревания моих едва прикрытых прелестей и посмотрел мне в глаза. На удивление без малейшей искры ехидства и легкомыслия. От его взгляда мне даже не по себе стало. Как если бы ему было… больно?

Ну да. Давай, Полина-дура, придумай опять то, чего нет, ты же в этом профи. Напусти флера загадочной сентиментальности там, где ее в принципе быть не может.

— Это так. Я тебя хочу.

— Ну так…

— Я тебя хочу, — оборвала я его торжествующую речь. — Кто бы не захотел, да? Ты же неотразим. Мужчина-мечта, с не знающим устали членом, потрясающим оральным искусством, руками, способными заставить голову потерять. С телом, что будет являться во снах до конца жизни. Действительно мечта. Курортная. Шанс на незабываемый отпуск. Вот только ты для всех. Ты живешь этим — свободой, удовольствием каждый день, и это-то в тебе и привлекает. И, упаси бог, я не осуждаю. Мне ли, той, кто тобой упился допьяна, судить и тебя, и других таких же. Но, Марк, курортным фантазиям не место в повседневности.

— А вот сейчас ты уже херню городишь, Белоснежка, — нахмурился Марк. — Ты просто тупо трусишь.

— Трушу? Ну пусть так. Я достаточно долго была дурой, что растрачивала свою жизнь на человека, для которого я не была ни достаточно хороша сама по себе, ни важна по-настоящему. Повторять своих ошибок не хочу.

— Я приехал, по-твоему, сюда, потому что ты для меня не важна?

— О, конечно важна! Тебе же совершенно плевать на то, что составляет мою жизнь, ты считаешь себя как раз достаточно значимым, чтобы явиться и велеть мне собираться. Потому что твоя жизнь там. Значит, все, Поля, вставай и поехали! Я не наигрался в тебя, очевидно, поэтому побудь-ка ты пока под боком! А как надоест, купишь мне билет обратно? Уходи, Марк.

— Полька, чего у тебя двери настежь? — крикнул Тима из прихожей. — Блин, а тапки мои где?

— Тапки, значит? — задрал золотистую бровь Зарицкий и кровожадно оскалился. Я рыпнулась, но он жестко, почти до боли сжал мои колени ладонями, открывая перед собой еще больше.

— Это что… что здесь, на хрен, происходит? — зарычал появившийся в дверном проеме бывший друг, он же предмет глупых воздыханий.

— А сколько лет у нас мальчугану, что ему пояснения нужны? — с ухмылкой спросил Марк, отпуская меня и поднимаясь.

— Что, простите? — набычился мой многолетний кумир.

— Тим, ты немного не вовремя, — ответила я, вставая и все еще придерживая под рубашкой Зарика.

— Ти-и-им, — протянул уже откровенно насмешливо Марк. — Так вот ты какой — питерский северный олень.

— Кто?

— Блин, он что-то медленно всасывает, да? — ехидно поинтересовался обладатель чересчур подвижного во всех смыслах языка. — Олень. Животное такое, с рогами ветвистыми. Красивая штука, но, бывает, в дверь мешает проходить. Цепляется. А в постели так вообще жуть как неудобно.

— Марк! — предупреждающе зыркнула на болтуна, но кто бы внял моему предупреждению.

— Вы кто такой и что за скабрезные намеки себе тут позволяете?

— Скабрезные? — Марк пошурудил пальцем в ухе, как будто ему вода туда попала. — Прям знакомое что-то, а, Белоснежка? И я разве намекал на что-то? Вроде все прямо, в лоб, без обиняков. Юноша, ты прервал нашу замечательную прелюдию, ввалившись к моей девушке самым беспардонным образом, а это очень-очень нас с ней расстраивает, учитывая, что мы не тра… не занимались любовью аж три недели. Так что разворачивай лыжи и покинь чужую территорию.

— Зарицкий! — От раздражения его борзостью у меня прорезался командный рык.

— Что? — изобразил недоумение главный соблазнитель всея Сейшел.

— Ты обнаглел совсем.

— Да в каком это месте, рыбка моя?

— Полина, кто этот вульгарный тип и что он несет о тебе! — В голосе Тима появились какие-то противные панически-визгливые нотки, и я невольно скривилась. Господи, сколько лет он мне был как музыка и образец мужественности, сутками бы слушала, а сейчас аж уши режет.

— Тим, ты бы на мою девушку голос не повышал. И тон поумерил бы, а то можно упасть и внезапно уснуть прямо на полу. А проснуться без зубов, — Марк нарочно сказал это гораздо тише прежнего, и от этого у меня повсюду опять мурашки кинулись топтать все пристойные и не очень места.

— Да ты вообще попутал, угрожать мне, пижон! — Тон Тим действительно резко поменял, темнея лицом от гнева.

Так, ну мне тут еще не хватало разбитых носов и вышибленных зубов. Оно, естественно, мечта идиотки пубертатного периода, чтобы парни из-за нее в кровь бились, но я-то взрослая женщина и обойдусь без этого экстрима. Да и мебель с посудой мне как родные.

— Прекрати, — встала я между мужчинами. — Оба прекратите. И шли бы отсюда. Тоже оба.

— А я сюда через полмира летел не для того, чтобы без тебя уходить, — все так же тихо и нарочито спокойно сказал Зарицкий. — Климат тут — говно, но потерплю, не поломаюсь, Белоснежка.

Тимур же в противоположность пытался звучать громко и грозно, но выглядело это все более жалко и раздражающе с каждой секундой.

— Прекрати звать так мою невесту!

— Да с какого перепугу я тебе невеста, Тима? — не выдержав, взорвалась я. — Ты сделал мне предложение — я отказалась. — И не будем озвучивать при всяких лишних ушах, насколько унизительным было это предложение само по себе. — Все, на этом и закончили.

— Ничего подобного! — шагнул ближе самоуверенный идиот. — Ты не в себе, Поля. Я знаю тебя, как самого себя. — Ни черта, ты только и видел исключительно себя, отражающимся в моих раскрытых в вечном слепом восхищении глазах, вот и решил, что меня вроде как