Издранное, или Книга для тех, кто не любит читать - Алексей Слаповский

— Какой все-таки собачий штука — жизнь. Но в собачий жизнь человек тоже можно быть. Будь здоров, дорогой, спасибо тебе.

Емельянов не понял, за что его благодарят, но переспросить не успел: двери лифта закрылись.

Как Емельянов ребенка обидел

Лыжи, господа любители здорового образа жизни, обыкновенные прогулочные лыжи, есть замечательная вещь. Они демократичны, в отличие от горных. Они неспешны и задумчивы. Они тихи и созерцательны. Они интеллигентны. Они, к тому же, выражают оригинальность и одновременно консерватизм: невзирая на перемены моды, не обращая внимания на тех, кто увлекся дайвингом, керлингом, боулингом и т. п., определенное количество свободомыслящих людей берет их и идет или едет к ближайшему парку, где и бродит среди деревьев, преисполняясь чувством уважения к себе и окружающей природе.

Иван Емельянович Емельянов, являясь потомственным интеллигентом, не может не любить лыжи. И он их любит. И ходит на них регулярно, благо парк неподалеку. (Там я, кстати, его и встретил, там мы и познакомились).

И вот как-то в субботу, под вечер, он возвращался, утомленный и спокойный. Он легко скользил по лыжне среди сугробов: снега в ту зиму было — изобилие.

Вдоль лыжни вилась узкая пешеходная тропка. По ней навстречу Емельянову двигалась вперевалку большая женщина в желтом лыжном костюме, а на самой лыжне трудился, неумело упираясь палками, маленький мальчик лет восьми. Он был сосредоточен и деловит.

Емельянов хорошо относился к детям, особенно после того, как был разлучен с собственными вследствие развода с женой. Воспитал он их, конечно, не идеально, иначе они относились бы к нему с бо́льшим уважением. Увы — понимаешь, как нужно растить детей, лишь тогда, когда они уже выросли. Тем не менее (или благодаря этому) в общении с другими детьми, когда они ему встречались, Емельянов всегда помнил о воспитательном моменте.

Он готов был уступить дорогу кропотливому мальчику. На лыжне ведь все равны и уступает тот, кто более вежлив. Часто уступают оба. Или так: одна нога остается на лыжне, другая бороздит снег. Обоим приятно, потому что быть вежливыми доставляет людям удовольствие.

Но мальчик шел как-то слишком уж уверенно, слишком полноправно, ничуть не сомневаясь, что ему уступят. Это Емельянова задело. Он решил не сворачивать. Дошел до мальчика. Мальчик остановился и поднял на него хмурое и недоуменное лицо. Видимо, для него было неожиданностью, что кто-то может встать на его пути.

Емельянов спросил его мягко, деликатно и с доброй долей иронии:

— Молодой человек, вас разве не учили уступать дорогу старшим?

Молодой человек этим вопросом был поставлен в тупик. Он оглянулся на мамашу. (Эта женщина была из разряда тех, которых почему-то хочется назвать именно так: не мать, не мама, а — мамаша. Может, дебелость фигуры дает подсказку или мощные контуры лица, которые уже лет с двадцати пяти оформляются в окончательно закаменелые очертания; они сохранятся и в пятьдесят лет, и в семьдесят.)

— Ну и чего торчишь, как пень? — спросила мамаша.

Емельянову стало досадно, что из-за него обозвали мальчика. В голосе мамаши он услышал привычку к фамильярному обращению с сыном. Чтобы смягчить ситуацию, он сказал:

— Вы напрасно. Надо не ругать детей, а объяснять им.

— А я ребенка ругаю, что ли? Это я тебе говорю! Ребенку и так трудно, а он, мужик здоровый, обойти ребенка не может!

За словами мамаши возник сразу целый мир. Система ценностей и приоритетов. И общая проблема поголовной хамизации населения независимо от образовательного, социального и материального уровня.

Емельянов слегка оторопел. Давненько его так грубо не задевали. Но он-то ладно, он человек сформировавшийся, переживет, а вот мальчик может на всю жизнь запомнить, как его победоносная родительница смела человека с пути. И будет поступать так же. Ситуацию нельзя было оставить неразрешенной, следовало, во-первых, защитить собственное достоинство, во-вторых, поставить мамашу на место, но как-нибудь очень изобретательно — нельзя унижать мать при ребенке! — в-третьих, сделать так, чтобы мальчик навсегда склонился к убеждению о пользе вежливости.

— Я могу обойти, — сказал Емельянов. — Но согласитесь: кто первый это сделает, окажется в моральным выигрыше! Почему вы лишаете мальчика возможности стать победителем?

Ни мамаша, ни мальчик его слов не поняли. Мальчик посмотрел с откровенной враждебностью, а мамаша, скинув перчатку, достала из куртки телефон и начала нажимать на кнопки, говоря:

— Сейчас мы узнаешь, кто победитель… Николай! — закричала она в трубку. — Быстро иди сюда, тут к нам какой-то маньяк пристал!

Говоря это, она повернулась в сторону ограды парка. За нею стоял большой черный джип. Из джипа тут же выскочил плотный, коренастый мужчина. И грузно побежал в сторону события.

— Зачем же вы неправду говорите? — укорил Емельянов. — Я не маньяк и я к вам не пристал.

— Мужу расскажешь!

А муж Николай уже приближался. В руке у него была какая-то железка.

Увидев, что жену пока не насилуют и ребенка не убивают, и вообще пока все как-то относительно мирно, он решил, что Емельянов выразил свои маньячные намерения только словами.

— Пошел отсюда! — крикнул он Емельянову, сбавляя шаг и взяв железку поудобнее.

Емельянову стало не по себе. Но он понимал: все происходящее для мальчика явится уроком навсегда. И ни в коем случае нельзя допустить, чтобы он думал, что нахрап и грубая сила всегда побеждают.

— На вашем месте, я бы сначала разобрался, в чем дело, — сказал Емельянов.

Но Николай разбираться не хотел. Жену и сына обидели, а как, за что и почему, это его не волновало. И по-своему, господа любители здорового образа жизни, он был прав. Но только по-своему. Емельянову же хотелось правоты общечеловеческой и для всех равной.

— Пошел, я сказал! — повторил Николай, подойдя совсем близко.

Емельянов помнил о спасительной роли юмора в жизни людей, поэтому сказал:

— Я бы с удовольствием пошел, но мальчик, как видите, решил, что у него приоритетное право быть на лыжне хозяином, он меня не пропускает!

— Чуть не спихнул ребенка, сучок! — пожаловалась мамаша, стимулируя решимость мужа.

— Неправда! — воскликнул Емельянов, но Николай, услышав, что его сыну грозила опасность, подскочил и толкнул Емельянова так, что тот упал, нелепо задрав лыжи.

— Иди, сы́ночка, иди! — ласково пропела мамаша мальчику, желая, чтобы тот поскорее миновал злого и дурковатого дядю.

— Как я пройду-то, он тут лыжи расставил! — капризно ответил мальчик. Но было в его глазах и веселье. Ему нравилось смотреть, как дядька лежит в сугробе. Он мог бы обойти растопыренные лыжи Емельянова, но упорство, воспитанное с малолетства, повелевало ему гнуть свою линию.

— А ты по снежку! — советовала мамаша.

— Я там полные ботинки наберу, — ответил хитрый мальчик, понимая, что нет для матери ничего страшнее, чем его мокрые ноги.

Николай и тут пришел на помощь.

— Чего грабли расставил? — ударил он ногой по лыжам Емельянова. — Убирай!

Такого унижения человека, то есть себя, в глазах ребенка Емельянов не мог допустить. Он отнюдь не убрал лыжи. Напротив, сохранив их на лыжне, он, опираясь на палки, встал и выпрямился.

— Объясните мне, — сказал он громко, но не срываясь на скандальные интонации, — какое вы имеете право распускать руки?

— Да я тебя вообще убью, идиот! — заорал Николай, замахиваясь железкой.

— Убейте, — спокойно сказал Емельянов.

Нет, он не настолько уж храбр, но он сумел разглядеть, что этот Николай хоть и способен в жизни на многое, однако к убийству еще не готов. Не дозрел.

Тот действительно был не дурак сидеть в тюрьме из-за какого-то лоха. Поэтому, отбросив железку, он ударил Емельянова кулаком. В лицо.

Емельянов упал вторично.

На мгновенье он даже потерял сознание, но тут же очнулся и увидел под собой на снегу кровь.

На эту кровь глядел и мальчик. С любопытством. Возможно, он до этого видел кровь лишь по телевизору и в компьютерных играх, а теперь вот — настоящая, яркая на белом снегу.

И он засмеялся.

А Емельянов почувствовал, что ненавидит и его, и папу Николая, и мамашу. Ему было уже не до воспитательных моментов. Двумя движениями он отстегнул лыжи, вскочил на ноги и, схватив палку, резко ткнул Николая в объемистый живот.

Тычок был удачным: Николай упал. Он был больше рыхл, чем силен. Емельянов, не теряя времени, ударил его в бок ботинком (тяжел был лыжный ботинок), а потом еще раз и еще.

— Папа! — закричал и заплакал мальчик.

— Милиция! — закричала мамаша, тыча в кнопки телефона и выставив в сторону Емельянова палку: боялась, что он нападет сейчас и на нее.

А Емельянов, бросив палку, схватил железку. Размахивая ею, он закричал: