Издранное, или Книга для тех, кто не любит читать - Алексей Слаповский

Торговец ничего не мог поделать и только бессильно злился.

А Емельянов вошел во вкус. Он обходил все елочные базары района и везде проповедовал — с успехом. Уже пошли слухи, что он — будущий депутат Московской думы. Ничего подобного, последовала поправка, он — кандидат в мэры!

— В президенты! — тихо уточнил кто-то. Тихо, но так уверенно, что не решились возразить.

Елочная торговля хирела.

И самое смешное, что большие боссы, курирующие эту торговлю, не знали, что делать. Они привыкли к серьезным противникам, к сложным махинациям, они могли задействовать любые силы вплоть до ОМОНа, СОБРа, воинских соединений и законспирированной группы «Омега», они могли всё — вплоть до конституционного (а понадобится — и неконституционного) государственного переворота. Но это возможно лишь тогда, когда знаешь хотя бы приблизительно, чего хочет враг. А враг в лице мелкого человека Емельянова не хотел ничего!

Нет, конечно, и оставить просто так тоже не могли. Три раза Емельянова задерживала милиция, убедившись, что ни адвокатом, ни законом, ни конституцией в окрестностях не пахнет. Но два раза почти сразу выпускали, так как взявшие были им распропагандированы: Емельянов за эти дни усовершенствовал дар красноречия и внушения до блеска. В третий же раз, когда арест и охрану поручили сержанту, недавно контуженному, поэтому глухому и лишенному возможности подпасть под влияние Емельянова, вокруг отдела собралась демонстрация с криками возмущения и протеста.

Чтобы не допустить народных волнений в предновогодние дни, Емельянова опять выпустили.

Дважды вечером на него нападали и били. Не до смерти: опасались опять-таки массового гнева, боялись дать народу образ праведного мученика. К тому же, вскоре с Емельяновым начали неотлучно ходить пятеро крепких парней. Добровольцы.

Народ вообще во все большем количестве группировался вокруг Емельянова. Кроме того, десятки людей бродили по Москве и излагали его учение о варварских порубках и эфирных парах.

Дело елочной торговли горело синим огнем.

Для решения нешуточной проблемы привлекли две думские комиссии, аппараты трех министерств и аналитический отдел одной очень серьезной организации, не хочется упоминать ее имя на ночь, воры же в законе забили первую за последние пять лет примиренческую стрелу.

Совместно решили: вызвать Емельянова на разговор и действовать по обстоятельствам.

Пригласили в Кремль — он отказался. Сказал, что желает общаться в окружении народа, на воздухе. К примеру, возле родного Тимирязевского метро.

Что ж, пришлось согласиться.

В назначенный час к Тимирязевскому рынку съехалось несколько десятков машин. Половина — с правительственными флажками. Дмитровское шоссе было перекрыто. На площади у рынка собрались две противостоящие толпы: одна в галстуках и пальто из чистой английской шерсти, вторая — кто в чем: в куртках, ватниках, фартуках, шубейках, тулупчиках. Емельянова подняли и поставили на прилавок, чтобы всем его было видно.

А на другой прилавок, напротив, кряхтя, влез знаменитый политик Баблайский, известный своим красноречием.

— Мы хотим людям добра! — привычно солгал он — и люди привычно засмеялись с привычным добродушием. — Давайте разберемся! Мы хотим людям праздника! Веселья! Мира в их семьях! А вы вносите раздор и смуту!

— Ничуть! — ответил Емельянов. — Я просто говорю правду! Я говорю о том… — и он в сотый раз изложил содержание статьи, приправив изложение социальными, моральными и этическими выкладками и доводами.

Люди аплодировали ему.

Подъехала запоздавшая машина с надписью «ВВС», оттуда выскочили журналистка и оператор.

— Плиз, сори, — вежливо говорила журналистка, бесцеремонно расталкивая толпу. И, оказавшись у самой трибуны, протянула микрофон, крича:

— Мистер Емельянофф, что вы можете думать и сказать о вашем президент в смысле его политики стран арабов, Израиль и Соединенные Штаты Америки?

— Я могу сказать… — компетентно и уверенно начал Емельянов, но журналистка попросила:

— Громче, плиз!

Емельянов нагнулся и прокричал:

— Я могу сказать…, — и тут из его кармана выскользнула газета. И упала на землю. Сам Емельянов тоже чуть не упал, пошатнулся, все ахнули. Охранники вскочили на прилавок, помогли ему выпрямиться и устоять.

И тут раздался детский голос. Звонкий, чистый, неподкупный.

— На правах рекламы!

— Что?! — расступилась толпа.

Она увидела мальчика Петю. Мальчик Петя славился математическими способностями. Он умел находить нетрадиционные решения задач. Он видел в обычном то, чего другие не замечали. Вот и сейчас, применив этот свой вундеркиндский навык, он обратил внимание не на статью, а на текст под ней, напечатанный очень мелкими буквами и в отдельной рамочке, так что казался с первого взгляда не имеющим отношения к статье.

Шустрая корреспондентка ВВС, обладающая острым нюхом на сенсацию и на правду, какого бы рода эта правда ни была, выхватила газету и прочла на всю площадь:

— На правах рекламы, товар сертифицирован! Адреса магазинов, продающих искусственные елки! Таким образом, — сразу же начала она комментировать, глядя в камеру оператора, — мы имеем дело с рекламой искусственных елок, а господин Емельянов, очевидно, креативный руководитель такого способа рекламы, при котором дискредитируется репутация другого товара. В современной России это очень распространенный метод, — тараторила она, и из бойких ее глаз энергично струилось фальшивое сочувствие к современной России.

А Емельянову было нехорошо.

— Неправда! — тихо сказал он пересохшими вдруг губами. — Неправда! — выкрикнул он, собравшись с силами. — Я из принципа! Я этой рекламы не заметил! Честное слово! Я клянусь! Я бы не смог! Я потомственный интеллигент, я…

— Заткнись, пока не схлопотал! — сказал Емельянову его же охранник. И спрыгнул. От этого движения прилавок пошатнулся, и Емельянов упал.

Надо отдать должное людям: его не били. Обругали, конечно, кто-то чем-то кинул, кто-то даже плюнул в его сторону.

И разошлись.

И всё.

И почти сразу же елочные базары города бойко заторговали, москвичи, наверстывая упущенное, брали лесных красавиц по любой цене, тащили домой и спешно наряжали, потому что до Нового года осталось несколько часов.

Емельянов тоже приплелся домой и…

Нет, он не повесился и не отравился.

И не начал пить водку.

Ему было так плохо, что он чувствовал себя умершим — и мучающимся после смерти.

Не от стыда — ему нечего стыдиться.

От сознания непоправимости.

Не в нем ведь даже дело. Дело в том, что все теперь подумают, будто потомственный интеллигент способен на подлог. А раз так, сделают вывод люди, следовательно — конец времен. Значит, теперь и нам можно подличать, никого не боясь и не стесняясь.

Так он сидел в ступоре — и вдруг раздался звонок в дверь.

Наверно, кто-то разочаровавшийся пришел убить меня, с надеждой подумал Емельянов и пошел открывать дверь.

За дверью стоял торговец, щетина которого отросла до дикости, и вид поэтому у него был довольно зловещий. Что ж, иногда работа не позволяет думать о красоте.

— Дом твой знаю, а где твой квартир, соседи сказал, — объяснил торговец свое появление.

— Ладно, не тяни, — устало обронил Емельянов. — Чем ты меня хочешь? Ножом, топором? Или просто кирпичом? Я тебе столько убытка причинил…

— Зачем кирпичом? — не понял торговец. — Елкам! Все равно уже сейчас Новый год, никто елка не берет. У меня осталось, не жалко. Бери!

И торговец выволок из подъездного сумрака пушистую елочку. Аккуратную, как раз поставить в угол между телевизором и книжным шкафом.

Емельянов растерялся.

— Ты… Мне… Но я же… Все считают, что я обманул… Что я…

— Дураки считают, — сказал торговец. — А я умный. Я тебя видел, когда никакой газет не был еще. И потом видел: ты не врал. Так не врут, дорогой. Просто — не повезло тебе. Это обязательно: если кому-то повезет, другому не повезет. Бери елка, ставь, радуйся, шампанский пей.

— Спасибо… — вымолвил Емельянов.

— Не за что! С Новым годом!

Торговец уже входил в лифт, когда Емельянов опомнился и крикнул:

— Но я не должен брать елку! Я ведь из принципа, а не…

— А, брось, — махнул рукой торговец. — Какой пиринцип? Обида твой человеческий был, что деньги мало, а елка хочется. Думаешь, не понимаю? Понимаю.

И, печально хмыкнув, добавил:

— Какой все-таки собачий штука — жизнь. Но в собачий жизнь человек тоже можно быть. Будь здоров, дорогой, спасибо тебе.

Емельянов не понял, за что его благодарят, но переспросить не успел: двери лифта закрылись.

Как Емельянов ребенка обидел

Лыжи, господа любители здорового образа жизни, обыкновенные прогулочные лыжи, есть замечательная вещь. Они демократичны, в отличие от горных. Они неспешны и задумчивы. Они тихи и созерцательны. Они интеллигентны. Они, к тому же, выражают оригинальность и одновременно консерватизм: невзирая на перемены моды, не обращая внимания на тех, кто увлекся дайвингом, керлингом, боулингом и т. п., определенное количество свободомыслящих людей берет их и идет или едет к ближайшему парку, где и бродит среди деревьев, преисполняясь чувством уважения к себе и окружающей природе.