Загадочная экспедиция - Андрей Васильченко

Капитан Коттас предлагает Ланге печеный лабкаус, блюдо скандинавской кухни. От вида этого деликатеса у нас желудочный сок стал выделяться в два раза быстрее. Ланге уже съел не одну такую вкусную вещь, но все равно берет большой кусок. «Знаете, капитан Котгас, это чисто символическое действие, поскольку я весьма осторожно отношусь к таким блюдам».

А за бортом дождь и туман. Чтобы не дрейфовать по ночам, мы пытаемся установить на штурманскую рубку большой прожектор. Однако туман настолько густой, что даже луч прожектора погружается в него не более чем на несколько метров. Тогда мы пытаемся запускать в небо сигнальные ракеты. Результаты еще более плачевные. Однако этому действию нельзя отказать в эстетическом эффекте — устроить фейерверк посреди Южной Атлантики. Все, кто в тот момент находятся на палубе, зачарованно наблюдают за этим представлением.

Мы достигаем десятой «станции», которая лежит на 46,5° южной широты. Погода заметно улучшилась. У нас над головой синее небо, покрытое перистыми облаками. Мы давненько не видали такого. Пингвины увлечены чисткой перьев. Агата, кажется, готовится к линьке. Корона из перьев, которую она долгое время носила на голове, исчезла. Ночью вновь можно наблюдать за звездами. На ночном небосклоне безраздельно властвуют Сириус и Южный Крест. Когда же все-таки появятся Полярная звезда и Большая Медведица? Впрочем, звезды Южного полушария нам предстоит наблюдать еще несколько недель!

Рунке решает арифметические задачки: 1040 + 1040 =? + 10? + 10? Он смеется до упаду, когда у него вдруг получается — 3000. Он подозревает, что может заболеть цингой, а потому ему для излечения надо срочно принять три бутылки пива.

Работы на очередной «станции» были отменены из-за сильного шторма. Сила ветра составляет 7 и 8 баллов. Корабль не может маневрировать только для того, чтобы забросить в воду трос для лота. Мы решаем дождаться 44° южной широты.

К великому сожалению, время ожидания не идет на пользу нашим двум самолетам. Во время шторма они раскачиваются из стороны в сторону. Болле озабоченно снует вокруг машин.

— Если так будет продолжаться хотя бы восемь дней, то мы привезем домой только обломки! Будь неладны эти станционные остановки!

Нельзя сказать, что в этих словах не было своей логики. Видели бы вы, что со дна моря из своих сетей извлекал Барклей!

— Я еще не видел, чтобы из них извлекли что-то приличное! А вы видели? Нет? То-то же! А вы загляните к нему в сеть! Что там? Водяные блохи! Ох, великое открытие! По возвращении ими можно будет снабжать магазины для рыболовства!

Не стоит полагать, что эти утверждения делал Болле. Однако они являются весьма точным выражением настроений, которые царили среди большей части команды. Она со скепсисом относилась к научным изысканиям. Впрочем, эта большая часть с покровительственной благосклонностью терпела неудобства, которые ей доставляла наука. На самом деле больше всех был расстроен Барклей. Он надеялся поймать большую рыбу. Однако со временем его надежды свелись к мечтам о небольших рыбехах, которых можно было извлечь из океана с 500-метровой глубины. Он молил об этом природу. В конце концов, мы же являлись научной экспедицией! По большому счету большая часть экипажа была горда тем, что ей посчастливилось принимать участие именно в такой экспедиции.

Тем не менее раскачивание самолетов стало приобретать угрожающие формы. Они были закреплены на палубе то, что называется «по-походному», а значит, любой сильный шторм был в состоянии снести все эти крепления. Поскольку мы полностью готовы к работе на «станции», то принято решение подождать еще пару дней. В итоге мы решаем осуществить свои очередные изыскания на одиннадцатой «станции», которая располагается на 44° южной широты. Если и там нас ожидает неудача, то мы без промедления идем в Кейптаун.

Воскресенье, 26 февраля. Продолжает штормить. Однако функционирует наша корабельная почта, что является немалым утешением. Мы снабжены всеми техническими новинками современности. И нас есть даже собственная телеграфная служба. Пример. Сидим в своей каюте и читаем. Раздается стук в дверь. Заглядывает корабельный юнга, от которого мы получаем в заклеенном конверте самую настоящую телеграмму. На шапке телеграммы значится: «Радиотелеграмма, Немецкое производственное общество беспроволочного телеграфирования». Далее идёт адрес, время отправления и собственно текст: «Передаю прекращать продажу пятидесяти векселей». Имеется также подпись. Нередко она от высокого начальства: «Управляющий банк Шнукельпуцеляйна». В ответ мы тоже можем направить телеграмму. Излюбленной является «письмо-телеграмма». До Северной дамбы она идет по телеграфным коммуникациям, а затем уже в виде письма. Таким образом, чтобы доставить сообщение с Южного полюса до деревни Кляйн-Мурксдорф, потребуется всего лишь два-три дня. Кроме того это вид связи весьма дешев — всего лишь 15 пфеннигов.

Наше почтовое отделение — это телеграфная рубка на мостике. Сначала надо взбираться по крутому трапу, затем диктовать письмо, которое печатается на машинке Бояром или Мюлльмерштадтом. При этом я понимаю, что мы допустили небольшой промах. Надо было наложить на работу Бояра гриф секретности. Он ведь может непреднамеренно заглянуть во внутренний мир большинства участников экспедиции. Я как летописец нашего предприятия ему откровенно завидую — мне самому приходится нередко довольствоваться формальными беседами.

По трапу с мостика вместе со мной спускается Хартман. Я пользуюсь случаем и вынуждаю его рассказать о жизни до плавания.

«Уже в 16 лет я пошел в планеризм. Моей великой страстью было все, что связано с моторами. Особенно если это поднималось в воздух, ну или хотя бы ездило по земле. По своей основной профессии я являюсь автослесарем. Моими университетами стали гаражи одного гоночного предприятия… У меня имелся даже гоночный мотоцикл. Я всегда хотел прокатиться на нем с ветерком. Но его сломали гамбургские докеры… я даже не мог предположить, что они способны на такую гнусность… Нуда леший с ними!.. Еще во время обучения мой мастер время от времени принимал участие в гонках… В какой-то момент и я мог принять в них участие. Я начал учиться водить. Пару раз попадал в аварии. Однако настоящие гонки начались, когда я приобрел себе «бугатти». У меня в кармане постоянно имелось несколько лишних марок, чтобы заплатить штраф за нарушение правил… Я как раз закончил обучение. Дела у моего мастера шли в гору — у него гараж был полон машин. Когда я стал относительно независимым, то направился к аэродрому в Киль, где и занялся планеризмом. Там уже был один студент, который мог позволить купить себе небольшой самолет. В итоге он зарабатывал на жизнь, обучая людей азам высшего пилотажа. Однако он был не настолько богат, чтобы позволить себе содержать личного механика. А потому я помогал ему по технике. Я сам принимал участие в полетах и даже выполнил несколько фигур: мертвую петлю, бочку и т. д. 1931–1932 годы были очень плохим временем. Поскольку в гараже не имелось никаких дел, то я был вынужден большую часть времени проводить на аэродроме. Оттуда я пошел в «Люфтганзу», так как эта фирма нуждалась в хороших механиках. Мне пришлось продать свой гараж. Через год началась история с созданием катапульты для полетов над Южной Атлантикой. Для этого был перестроен корабль «Вестфалия». Я был на нем в качестве одного из претендентов на управление катапультой. Поначалу было трудновато, но потом все стало удаваться. Я должен был работать не только с катапультой, но и с машинами, если в них что-то ломалось. Мы плавали девять месяцев, однако пять из них я бросал уголь в топку — на корабле не хватало людей. Пришлось подменять кочегара. За восемь часов работы я закидывал где-то 7,5 тонн угля. Но, в конце концов, я ведь принадлежал к авиации.