Бои местного значения - Василий Звягинцев

Сказал, не боясь, что его кто-то услышит за песенной разноголосицей:

— Теперь Косого давай…

С тем получилось еще быстрее.

Изумленный вор сжал руку Власьева.

— Вот теперь верю, свояк. Твой я до конца. Что дальше? Командуй.

Власьев, как бы между прочим, потеснил его на лавке, и рядом сел выскользнувший снизу Шестаков.

Хотя на улице уже слегка рассвело, изнутри клетки только окошко двери высветилось серым, а темнота была прежняя и непроглядная.

— Ты местный? — спросил Власьев у вора.

— Не совсем, но все же. В чем дело?

— Мы где сейчас?

— Судя по времени и скорости — к Черкутино подъезжаем, — неожиданно перешел на вполне человеческий язык Косой.

— Там местность какая?

— Насколько помню — лес глухой с обеих сторон. И спуск длинный, крутой…

— Хорошо, готовься… И сиди тихо, что бы ни случилось, пока я не скажу…

Дождавшись, когда стихнет бессвязная и тоскливая, несмотря на ухарские слова, песня, к окошку подвинулся уже Шестаков.

— Эй, мужик, не к тебе, кагай, обращаюсь, — осадил он снова сунувшего голову к решетке первого конвоира, — а к человеку. Может, хоть ты закурить все же дашь? Я опять заплачу… Даже больше.

— Да ладно, я и без денег, — охранник просунул сквозь решетку едва раскуренную самокрутку. Шестаков принял ее зубами. Глубоко затянулся дважды, передал Власьеву.

— Спасибо, друг, ты и вправду человек…

Прикинул, достаточно ли светло уже в отсеке охранников, правильно ли они поймут ситуацию, и выставил между прутьями ствол «нагана».

— Теперь — спокойно. Стреляю без предупреждения.

Винтовки у конвоиров стояли, прислоненные к стенке, а револьверы из кобуры в узкой выгородке с маху не выдернешь. Тесно, и на юлов бриннеров в те времена вохровцев не учили.

У первого охранника отпала челюсть — что совершенно соответствовало типажу, подлые люди обыкновенно бывают и трусливыми, исключения редки, а второй инстинктивно откинул голову к стенке, уходя с линии прицеливания, и глупо спросил:

— Настоящий? Откуда?

— А ты присмотрись. От…. — ответил на вопросы Шестаков в порядке поступления. — Желаешь проверить — прошу.

Конвоир мотнул головой отрицательно.

— Тогда отпирай. Жить будешь, обещаю. Заслужил.

А машина продолжала ехать, подпрыгивая на кочках и моментами пробуксовывая на наледях. Водитель крутил руль, начкар, наверное, спал.

— Что теперь? — спросил Власьев у Шестакова, когда дверь клетки была открыта, а охранники лежали на полу, придавленные шестью парами ног.

— Сейчас. Эй, ты, как просигналить водиле, чтобы остановился?

— Вот, кнопочка, — конвоир показал на большую бакелитовую кнопку в углу отсека.

Шестаков нажал ее, в кабине хрипло загудел зуммер от полевого телефона.

Шофер начал тормозить. Привычное дело. Скорее всего ребятам по нужде потребовалось.

Он и из кабины не стал выходить. Так и упал на руль, когда Шестаков рванул на себя дверную ручку и ударил его кулаком в висок, а Власьев с другой стороны дернул из кабины начкара.

Всех четверых поставили у занесенной высокими сугробами обочины, растерянных, ошеломленных переменой судьбы, распоясанных, с вывернутыми карманами.

Не менее растерянные зэки, вывалившись из клетки, толпились рядом. Команду вдруг принял не объявивший себя Пантелеевым Власьев, а Шестаков, упивающийся не столько фактом спасения, как авантюрностью сюжета.

— Значит, так, господа-товарищи. Власть переменилась, как говорил герой популярного кино. Теперь наш верх. Мы уедем, а вы останетесь здесь. Убивать не будем, мы не злодеи, а вы люди тоже подневольные. Привяжем к деревьям, и ждите. Когда-нибудь кто и проедет и отпустит. Одеты вы прилично, не замерзнете. А будут спрашивать — Ленька Пантелеев вас повязал. Если не сразу вспомнят начальнички — скажите, тот самый, из Питера, которого так поймать и не сумели, а для понта постороннего жмурика взамен подсунули. Я все сказал. Прощайте.

И уже обернувшись к своим попутчикам, сказал неизвестно отчего по-польски:

— Прошу панов до самоходу.

— Э, нет, подожди, братан, — перебил его Косой. — Я ведь тоже слов на ветер не бросаю. А тем более бог на свете есть, который не фраер и правду видит. Он что сказал на кресте? Не пройдет и часа, как ты будешь со мною в царствии небесном. Так я примерно это и пообещал орелику. — Вор пальцем указал на помертвевшего охранника. — Только ему похуже будет…

Власьев пожал плечами и отвернулся, давая понять, что вмешиваться в чужие разборки не станет.

Шестаков же испытал даже некоторый интерес — что сейчас произойдет и как.

Он всегда ненавидел подонков, получающих удовольствие от чужих страданий, с детства, и в данном случае вспомнил тоже библейскую формулу: «Какою мерою меряете, такою и отмерится вам!»

Вид вора был не столько страшен, как угрожающе деловит, и охранник привычно, генетически привычно для уроженца среднерусских мест, упал на колени.

— Дяденька, прости, дяденька, не по злобе я, от глупости так, прости, не буду больше…

Парню, как стало видно в лучах развернувшегося во все небо малинового морозного рассвета, и было всего-то лет двадцать пять. Пришел по призыву в конвойные войска в разгар голодных лет и остался сверхсрочно на сытой и неутомительной, по сравнению с колхозным бессмысленным трудом, службе.

Но лицо у него было тяжелое, щекастое, отнюдь не отмеченное печатью интеллекта, и надежды на чудесное преображение после пережитого страха тоже не обещало.

Косой улыбнулся щербатым ртом.

— Да упаси бог. Убивать тебя, грех брать на душу? Я сказал, что моего трояка тебе на похороны не хватит? Так и не потребуется. Жить будешь, милок, долго будешь, ишь какой гладкий, и мамка твоя с тобой наплачется. Как моя из-за вас, сук красных, плакала… Только ты это, полушубочек-то сними, нам еще долго до родного дома добираться, не то что тебе, и валенки тоже. Казенного ватника и штанов тебе вполне хватит. — Лицо у вора было удивительно спокойное, сочувствующее даже. Сложив рядом все снятые охранником дрожащими руками вещи, он резко толкнул его кулаком в грудь.

Парень сделал шаг назад.

— А теперь держи.

Вор взмахнул винтовкой, которую все время держал в руке, а сейчас перехватил за край цевья, и, словно хоккейной клюшкой, подсек вохровца под колени.

Тот с воплем рухнул на дорогу. Колян подошел к нему и, все так же зловеще улыбаясь, коротко и страшно ударил его прямо в правый локтевой сустав.

Шестакову показалось, что он даже сквозь толстый ватный рукав телогрейки услышал хруст костей. Охранник заорал совсем уже отчаянно.

— Нормально? Нравится? — и второй удар окованным металлом затыльником приклада, теперь по левому локтю.

Стрелок, похоже, потерял сознание от дикой боли.

Шестаков дернулся, испытав желание прекратить расправу, но теперь Власьев удержал его:

— Стоп. Не наше дело.

При этом они оба не спускали стволов «наганов» с остальных конвоиров, ошеломленно и подавленно взиравших на происходящее.

Вдруг кто-нибудь все-таки вздумает проявить профессионально-классовую солидарность.

Таковых не нашлось.

А Косой по-прежнему спокойно, деловито перебил охраннику и коленные суставы, размахиваясь винтовкой, будто цепом на току, и попадая в нужное место удивительно точно.

Опустил винтовку и вытер пот со лба.

— Вот и все. Теперь пускай живет, падла, как сможет….

Что особенно странно — Шестаков одновременно и подавлял тошноту от картины жестокой, средневековой расправы, и воспринимал ее же вполне адекватно, словно бы как справедливое возмездие. Самое же интересное — переживала его наркомовская составляющая, а иная — почти что развлекалась.

Отошли втроем к обочине, после того как пристегнули наручниками к придорожным деревьям всех охранников, кроме подвергнутого суровой, но и справедливой экзекуции. Закурили.

— В СЛОНе[20], на Соловках, еще и не такое делали, — словно бы оправдываясь, сказал Косой. — Стукачей в тумбочку засовывали и с Секирной горы по лестнице в свободный полет пускали. Полтыщи ступенек, между прочим.

Или, еще забавнее, связать — и на бревнотаску кинуть. Пока до места доедет — накричится вволю. А уж там или в шестеренки попадет, или в затон, где баланы в три слоя плавают… — Затоптал в четыре затяжки высмоленный бычок, повернулся к Власьеву: — Давай командуй, Леонид. — Видно было, что он едва не подпрыгивает от внутреннего возбуждения. — Что дальше требуется, какие планы? — Шестакова он как бы и не замечал, считая просто пантелеевским ассистентом.

— А никаких. Сорваться бы отсюда, пока живы. Времени у нас совсем нету… Те мужики, что с нами едут — кто?

— Да так. Серьезных деловых нет. Два паренька вот — мои. Взялись со мной в стырщики податься, да сгорели сразу. А теперь под 58-ю хряют. Брусы шпановые…