Чужая мать - Дмитрий Холендро

Докторенко попросил понятых считать себя свободными и стал заполнять другой протокол, в котором записал адрес Нефедова и то, что он живет с женой, сыном и бабушкой.

— Бабушка ваша или внука?

— Моя.

— Ваша бабушка или мама? — почему-то не поверил сержант.

— Бабушка! — крикнул Нефедов. — Мама моей мамы!

— Значит, жива еще? — обрадовался Докторенко, словно узнал о доброй знакомой. — Ясно!

— Какое это имеет значение? — процедил сквозь зубы Нефедов.

— Разное, — невозмутимо пискнул сержант, перекладывая страницу протокола и показывая большим пальцем в потолок. — Указание сверху... Не помню точно, с какого года, всех родственников приказано записывать.

— Пока вы записываете, — простонал Нефедов, — вор за тридевять земель удерет! А сейчас он, может быть, продает на базаре мой пиджак.

Докторенко без звука улыбнулся и подождал, пока перекипит пострадавший.

— Вы — нервный человек, я заметил, — похвалился он своей наблюдательностью. — Преступник — не дурак, чтобы с вашим пиджаком сразу же спешить на базар и попасться. Ну, зачем ему эта самая торговля, когда в вашем пиджаке, по вашим показаниям, уже были наличные? Преступник, если хотите знать, самый умный человек, — тут сержант Докторенко спохватился и добавил, что в своем деле, конечно.

А Нефедов понял, что он глупее преступника и, уж само собой, сержанта Докторенко.

— Давайте приметы, — попросил тот.

— Вора?

— Соседа. Вором его назвать еще нельзя. Не доказали. Сейчас гуманизм.

Нефедов вспомнил молодое лицо парня, блестящие глаза, зараженные неуемным любопытством, и сказал устало:

— Курносый...

— В Ливнах половина — курносые, — проворчал сержант своим мышиным голоском, — посмотрите на меня... Как одет?

— Да он голый лежал! Под простыней. Я его и не видел толком. Только нос да ноги. Ноги черноволосые!

Но про ноги сержант записывать не стал, и Нефедов, приобщаясь к делу сыска, понял — не станут же поддергивать брюки у всех курносых, чтобы проверять, какие волосы на ногах.

— Ясно, — словно бы поставил точку Докторенко, собирая бумаги. — Надо бы, Юрий Евгеньевич, пиджак надевать, когда идешь на улицу. Себе и другим спокойнее.

Нефедов не стал с ним спорить, как схватился по этому поводу с директором гостиницы час назад.

— Я уехать хочу.

— Найдем пиджак — уедете. Посидите часик... Я займусь.

Нефедов хотел пожаловаться, что еще не завтракал, что у него — ни копейки, но постеснялся. В слове «займусь» ему послышалась надежда, и он проникся к сержанту благодарностью.

Он обхватил лоб ладонью, проверяя, не слишком ли горячая у него голова, оперся локтем о стол, задумался и стал ждать. Вспоминались и лезли в глаза то кувшинки на далеком озере, то пес, лаявший на каждое шевеление, то машины, гибнущие на совхозной свалке...

Заглянула в номер уборщица, спросила:

— Курить хотите?

Нервничая, он давным-давно извел все свои сигареты и спички, так что уборщица, деловито вытряхнув папироску и положив на стол спички, утешила.

Он чиркнул спичкой, и вдруг, словно бы вырвавшись из-под контроля, перед ним во весь рост встало то, о чем он старался не думать, но что еще ожидало его. На заводе, куда он вез дефектный акт. Дома, где Вера спросит о квартире, а о ней можно уже помалкивать. Может быть, и Вера уйдет от него? Зачем он, правда, ей, такой недотепистый?

Всю ночь и все утро он отгонял от себя эти мысли, то обмирая от страха, то понимая, что не мог поступить иначе. Хождение с командировочным даже радовало тем, что отвлекало. И вот... За окном помаячил и укатил из Ливен его поезд. И сержант Докторенко наконец вернулся. Без пиджака...

— Почему я такой невезучий? — спросил его Нефедов. — Где какая нелепость — там и я!

— Невезучесть — это суеверие, — пропищал Докторенко, останавливаясь у окна. — Примеры есть?

Нефедов рассказал ему про сказочное озеро, про Васятку, про удочки, которые он сначала отдал жулику, а потом у него же купил.

— Дорого?

— Двадцать пять.

— Ого-го! — сказал сержант Докторенко — внезапно почти басом. — Заявили хоть на этого жулика? Заявили, конечно!

— Связываться не хотелось...

— Вот за это вы и наказаны! Сами спрашиваете с нас, а сами...

— Это еще не все. Мне и на работе будет. Обязательно!

И он рассказал про машину, про дефектный акт, и сержант пораженно и звонко пискнул:

— Так это... Юрий Евгеньевич! Вы же... ну, это... вы же... молодец! Я вам и пиджак лопну, а найду! У меня жена на свекле работает!

Но Юрий Евгеньевич горестно вздохнул и пожаловался ему:

— Мой поезд ушел...

— Утром ушел харьковский, — нервничая, даже губы покусывая, размышлял Докторенко. — По моей версии — ваш пиджак с ним и уехал. Были бы приметы надежней — послали бы вдогонку телефонограмму. А то — курносый... Посмотрите этих... — Он подошел к столу и разложил перед Нефедовым три фотографии. — Курносые... Из личного, так сказать, архива.

На фотографиях были такие курносые, что даже Нефедов не удержался от слабой улыбки.

— Этот должен быть в отдаленных местах. Этот — и не знаю где. А этот — у нас, но завязал в переносном и самом прямом смысле. Веники в артели вяжет!

— Его здесь нет, — ответил Нефедов таким плачущим голосом, что сержант всполошился:

— Что с вами, Юрий Евгеньевич?

— Я голодный, понимаете?

— Голодный — это ерунда! — отмахнулся Докторенко. — Пообедал, и не голодный! Пошли ко мне обедать. Ясно?

— Нет, — строго, как никогда, возразил Нефедов, до того ему стало не по себе от нахлынувшего бессилия и неловкости.

— Почему? У меня жена — мастерица пирожки печь. С картошкой, с рыбой, с луком. Во всех Ливнах нет такой другой!

Это было видно по самому сержанту, но Нефедову захотелось зарыдать, и чем больше хотелось, тем сильнее проникался он мстительной ненавистью к сержанту, который не нашел пиджака.

— Я домой хочу! Что же мне, тут зимовать, раз меня обокрали? Отправьте как-нибудь!

— Да, положение-е... — врастяжку пропищал сержант. — Денег нет, документов нет...

— Вот — командировочное!

— А может, оно и не ваше?

— Как?

— На лбу ж фамилии не написано.

— Товарищ сержант! — прошептал Нефедов, чувствуя, что еще миг, и он укусит Докторенко, но тут сумрачный сержант пошевелил пухлыми губами:

— Интеллигентный человек, с высшим образованием, а шуток не понимаете. Идемте. Я жену предупредил.

— Нет, — упорствовал Нефедов. — Отправьте меня автобусом до областного города. Оттуда я доберусь... Найду знакомых... Посадите в автобус! Власть вы или не власть? Хоть в воскресенье!

— Власть-то власть, — конфузливо пробормотал Докторенко, — а правила такого нет... Арестованного можем бесплатно отправить, а вас нельзя.

— Что же делать?

Докторенко подумал и сказал:

— Попытка не пытка. Айда!

В диспетчерской автостанции гнулся на скамейке щуплый солдатик, читал газету. Нефедов не сразу его заметил, не до того было...

Очень тоскливое лицо диспетчера, сидевшего за тремя телефонами, выражало протест против воскресного дежурства. Однако, подскочив, он любезно поздоровался с сержантом Докторенко, справился о здоровье жены, пирожки которой ему, видно, впрок не шли, о чем свидетельствовали длинные и впалые щеки, и предложил Нефедову сесть у стола.

— Чем могу служить?

— Я с товарищем, — ответил Докторенко. — Отправь его до областного.

— О чем речь! — воскликнул диспетчер. — Не проблема! Автобус через час. Сейчас позвоню в кассу, и принесут билет... Давайте деньги!

— Да у него их нет, денег-то, — пропищал сержант и принялся растолковывать тоскливому диспетчеру, что к чему.

Диспетчер опустил на аппарат трубку и неожиданно присвистнул так громко, что даже солдатик за спиной Нефедова зашумел газетой, а диспетчер отрубил:

— Не может быть и речи!

— Речь будет! — тут же угрожающе возразил Докторенко, напрягая голосовые связки. — На то мы и люди, чтобы говорить.

— Смотря что.

— Отправь пострадавшего! Не нашли мы пиджака...

— Милиция не нашла, а я отвечай? Надо было, между прочим, в пиджачке гулять, дорогой товарищ. От греха!

Нефедов сидел, прикрыв глаза и проклиная себя за то, что не вспомнил о командировочной отметке (убыл) дома или хотя бы в поезде.

— Послушайте, — начал он, не открывая глаз.

— Молчи!

Это хрипло сказал солдатик. Он подошел к столу и долго изучал диспетчера, щурясь, как будто целился. Загорелое лицо его было юным, но злым. Хохолок вызывающе торчал над головой. В руках он мял пилотку.

— Для чего сидишь, если отвечать боишься? А! Тебя агитировать! — и солдатик поднял крестьянский кулак.