Письма 1926 года - Райнер Рильке

Denn Dir liegt nichts an den Fragenden:

sanften Gesichtes

siehst Du den Tragenden zu [458].

Ибо вопрошающие тебе безразличны.

С кротким лицом

Глядишь ты на обремененных (нем.).

На многое (внутрь) меня эта смерть еще подвигнет» [459].

Эта проза потом получила название «Твоя смерть» [460].

Годы, последовавшие за смертью Рильке, оказались для Цветаевой периодом спада лирического напряжения. Она все больше и охотнее писала прозу. Образ Рильке не оставлял ее. Цветаева жадно тянулась к людям, близко знавшим поэта, писала длинные письма (по-немецки) его родственникам или друзьям (например, Рут Зибер-Рильке, дочери поэта, или княгине Марии Турн унд Таксис). «...Райнер, ты породнил меня со всеми, тебя потерявшими...», — восклицала Цветаева в очерке «Твоя смерть» [461], и это была не пустая фраза. В 1930—1933 годах Цветаева обменивалась письмами с Н. Вундерли-Фолькарт, живо интересуясь всем, что касалось личности поэта или его кончины.

«Ничего, ничего я не знаю о его смерти, — жалуется она Н. Вундерли-Фолькарт 2 апреля 1930 года. — Как он ушел? Знал ли? Кто был возле него? Какое произнес последнее слово?

Только то, что напечатано в газетах.

И некого мне было спросить, ведь я никого не знала — настолько я была с ним одна».

Из письма к Н. Вундерли-Фолькарт мы также узнаем, что между 1927 и 1930 годами Цветаева встречалась с Е. А. Черносвитовой, которая «много рассказывала о нем» (письмо от 5 июля 1930 года) и показывала Цветаевой лист, на котором было напечатано «завещание» Рильке. Разговор с Черносвитовой оказался для Цветаевой сильным разочарованием: бывшая секретарша Рильке произвела на нее впечатление человека не глубокого, пытающегося толковать как «судьбу» свое довольно случайное и непродолжительное знакомство с великим поэтом. «Я встретилась с ней лишь однажды и рассталась — без сожаления», — писала Цветаева (письмо от 17 октября 1930 года).

Имя Рильке постоянно упоминается в письмах Цветаевой, в ее литературных эссе начала 30-х годов («Поэт и время», «Искусство при свете совести», «Эпос и лирика современной России»).

Кроме того, Цветаева переводит на русский язык семь писем Рильке к молодому поэту Францу Каппусу и издает их со своим предисловием [462].

С конца 20-х годов на Западе начинает обильно появляться в свет литература о Рильке: книги, статьи, воспоминания современников. Собирается и готовится к печати богатейшее эпистолярное наследие поэта. Знакомясь с письмами Рильке, Цветаева вынашивает несколько замыслов, связанных с биографией любимого поэта. Одним из них она делится 12 января 1932 года с Н. Вундерли-Фолькарт:

«Прежде всего мне хотелось бы выбрать из писем Р<ильке> всё, что относится к России, и — перевести. R. M. Rilke et la Russie [463] или La Russie de R. M. Rilke [464] — это звучит глубже, поистине глубоко. (Его Россия, словно его смерть: все и только то, что не принадлежит никому, принадлежит ему.

Его жена — нет, его ребенок — нет, его Россия — да). Имею ли я право сделать такую подборку (и — французский перевод)? La Russie fut le grand evenement de son etre — et de son devenir [465] — так начиналось бы мое предисловие. Мой французский был бы в точности как его немецкий. <...>

Это не должно превратиться в книгу, то есть для книги еще не пришла пора, ведь в последующих томах о России будет еще не раз говориться (еще не раз — повеет Россией [466]). Пока что это могло бы появиться в каком-нибудь хорошем журнале. И в конце концов стать книгой, той книгой Рильке — Россия, которую ведь он хотел написать. И в конце концов написал. Ее нужно всего-навсего составить — и — вот она!

Не: Рильке о России, не Рильке и Россия — Россия в Рильке, такой она видится мне.

Россия Рильке, переведенная русским поэтом на его второй поэтический язык, — французский. Я думаю, он был бы (будет) рад».

Этим замыслам Цветаевой не суждено было сбыться. Ее стремление начать большую работу в память о Рильке и его любви к России не встретило поддержки среди немногочисленных тогда друзей и издателей германского поэта. А после 1933 года связь Цветаевой с кругом Рильке порывается окончательно. Зато она сама бережно и верно хранит в себе «тайну» своего знакомства с ним, лелеет воспоминания о их переписке 1926 года. Чувства Цветаевой лишь изредка прорываются наружу — чаще всего в ее письмах к Борису Пастернаку.

Смерть Рильке застала Пастернака в разгаре возобновившейся работы над «Лейтенантом Шмидтом». Обрыв переписки с Цветаевой тяжело сказывался на ходе работы. Посылая ей 9 февраля 1927 года вторую часть поэмы, Пастернак писал: «Вся работа относится к самому последнему времени. Лето и осень прошли пусто и бесплодно. Но, конечно, читал, думал, и наброски копились. По-настоящему все зажило на Рождестве. Особенно замечательной была ночь на первое. Я никуда на встречу Нового года не пошел. Женя встречала Новый год с Асеевым, Маяком и всей Лефовской компанией. В эту ночь и зажила II-я часть как целое».

Через год он так характеризовал свои занятия и планы: «Я обещал себе по окончании «Лейтенанта Шмидта» свидание с немецким поэтом, и это подстегивало и все время поддерживало меня. Однако мечте не суждено было сбыться — он скончался в декабре того же года, когда мне оставалось написать последнюю часть поэмы, и весьма вероятно, что на настроении ее последних страниц отразилась именно эта кончина. Тогда ближайшей моей заботой стало — рассказать об этом удивительном лирике и об особом мире, который, как у всякого настоящего поэта, составляют его произведения. Между тем под руками, в последовательности исполнения, задуманная статья превратилась у меня в автобиографические отрывки о том, как складывались мои представления об искусстве и в чем они коренятся. Этой работе, которую я посвящаю его памяти, я не придумал еще заглавия. Я ее еще не кончил» [467].

В 1929 году первая часть этой повести, получившей название «Охранная грамота», появилась в журнале «Звезда». В окончательной редакции читаем: «Область подсознательного у гения не поддается обмеру. Ее составляет все, что творится с его читателями и чего он не знает. Я не дарю своих воспоминаний памяти Рильке. Наоборот, я сам получил их от него в подарок» [468].

Одновременно с работой над «Охранной грамотой» Пастернак перевел на русский язык два Реквиема Рильке: «По одной подруге» (Пауле Модерзон) и графу Вольфу фон Калькрейту [469].

«Охранная грамота» была дописана в 1931 году, ее рукопись кончается письмом к Рильке — тем самым, которое Пастернак не успел написать ему при его жизни.