Бархатные коготки - Сара Уотерс

Диана снова завладела моей рукой.

— Ты скверно себя чувствуешь. — В ее голосе слышалась издевка. — Думаешь, меня очень интересует, как ты себя чувствуешь? Входи, сучка, сию же минуту и раздевайся.

Я помедлила.

— Нет, Диана.

Она шагнула ближе.

— Что?

У богачей есть особая манера произносить «Что?»; можно подумать, это слово заточено и снабжено острием; его извлекают, как из ножен кинжал. Именно так произнесла его тогда Диана в темном коридоре. Оно пронзило меня, и подо мной подогнулись колени. Я сглотнула.

— Нет, Диана. — Это был чуть слышный шепот. Но, уловив его, она схватила меня за грудки, так что я едва устояла на ногах. — Отстань, мне больно! Отстань от меня, отстань! Диана, ты порвешь мне рубашку!

— Что, эту рубашку?

Схватив рубашку за край, она рванула, рубашка лопнула, показалась голая грудь. Диана взялась за пиджак и сорвала его тоже; она шумно дышала и жалась ко мне вплотную. Я пошатнулась и приникла к стене — закрыла лицо рукой, ожидая удара. Но, подняв наконец глаза, поняла, что лицо ее бледно не от ярости, а от похоти. Она притянула мои пальцы к вороту своего платья, я сообразила, чего она от меня хочет, и, вопреки всем своим сердечным переживаниям, задышала чаще и ощутила щекотку между ног. Я дернула кружево, швы затрещали — звук подействовал на меня, как хлыст на лошадь. Я содрала с нее черно-бело-серебряный наряд от Уорта, парный к моему костюму, и, когда он упал на ковер и был затоптан, она заставила меня опуститься на колени и трахать ее, пока она не кончила раз, а потом другой.

И только после этого она меня отпустила.

Я лежала в темноте и тряслась, зажимая рот, чтобы не разрыдаться вслух. На шкафчике у кровати поблескивал при свете звезд мой подарок, наручные часы. Я потянулась за ними и ощутила в ладони холод, но, поднеся их к уху, вздрогнула; они твердили и твердили одно только слово: Китти, Китти, Китти.

Я отбросила часы и закрыла уши подушкой, чтобы не слышать. Нет, не стану плакать. Не стану даже думать. Я просто подчинюсь бездушным, не зависящим от времен года порядкам Фелисити-Плейс.

Так я думала тогда, но дни, которые мне предстояло провести на Фелисити-Плейс, уже были сочтены, и их неспешно сметали стрелки моих красивых часов.

Глава 14

После моего дня рождения я заспалась допоздна, и когда, по звонку, Блейк принесла кофе, обнаружилось, что Диана ушла, не дожидаясь моего пробуждения.

— Ушла? Куда это? С кем?

Блейк, присев, ответила, что не знает. Я снова откинулась на подушку и взяла чашку кофе.

— Во что она оделась? — спросила я.

— В зеленый костюм, мисс, и взяла сумочку.

— Сумочку? Значит, скорее всего, она в Кэвендишском клубе. Она не говорила, что идет в клуб? А когда вернется, сказала?

— Простите, мисс, она ни о чем ни словом не обмолвилась. Не в ее привычках меня об этом извещать. Может, спросите миссис Хупер…

Я спросила бы миссис Хупер, но мне не нравилась ее манера глазеть на меня, когда я лежала в постели.

— Ладно, не важно.

Блейк нагнулась, чтобы вымести камин и разжечь огонь. Я вздохнула. Я думала о вчерашних Дианиных грубых поцелуях, о том, как они меня и возбуждали, и отталкивали, в то время как мое сердце все еще болело по Китти. Я застонала, Блейк подняла глаза, и я спросила нерешительно:

— Тебе не надоело, Блейк, прислуживать миссис Летаби?

Щеки Блейк вспыхнули. Она повернулась ко мне:

— Какую хозяйку, мисс, ни возьми, мне любая бы надоела.

Я ответила, что понимаю. Потом (мне было в новинку беседовать с Блейк, а еще я скучала и дулась оттого, что Диана ушла, не разбудив меня) добавила:

— Значит, по-твоему, миссис Летаби не очень придирчивая?

Блейк снова покраснела.

— Все они, мисс, придирчивые. Иначе что бы они были за хозяйки?

— Что ж… но тебе здесь нравится? Довольна ты этим местом?

— У меня собственная комната, мало кому из служанок так везет. Кроме того, — Блейк вытерла руки о передник, — миссис Летаби платит приличное жалованье.

Я вспомнила, как Блейк каждое утро приносит кофе и каждый вечер — несколько кувшинов воды для умыванья.

— Не сочти за невежливость, но… на что ты его тратишь?

— Я его откладываю, мисс! Собираюсь эмигрировать. Приятельница говорит, в колониях, имея двадцать фунтов, можно завести меблированные комнаты и собственных служанок.

— Правда? — (Она кивнула.) — А тебе хочется сдавать меблированные комнаты?

— О да! В них всегда будет нужда, потому что в колонии едет народ.

— Да, верно. И сколько ты скопила?

Блейк опять покраснела.

— Семь фунтов, мисс.

Я кивнула. Потом, подумав, спросила:

— Но колонии далеко, Блейк! Как ты перенесешь путешествие? Это ведь корабль — а если шторм налетит?

Блейк подняла ведерко с углем.

— О, это меня не заботит, мисс!

Я засмеялась, она тоже. В первый раз мы вели такую откровенную беседу. Я привыкла звать ее, как Диана, «Блейк», привыкла к ее приседаниям, не стеснялась показываться в таком виде, как сегодня: с распухшим от слез лицом, голая в кровати, с грудью, прикрытой простыней и со следами Дианиных поцелуев на шее. Привыкла не смотреть на Блейк, вообще ее не замечать. Теперь, когда она засмеялась, я поймала себя на том, что наконец всматриваюсь в нее, в ее зардевшиеся щеки, в темные ресницы, и думаю: «О, да она настоящая красавица!»

И как только я об этом подумала, мы, как прежде, застеснялись. Блейк приподняла ведерко с углем, потом подошла ко мне за подносом и спросила:

— Чего-нибудь еще желаете?

Я ответила, пусть приготовит мне ванну, и она присела.

Пока я отмокала в ванной комнате, хлопнула парадная дверь. Это была Диана. Она вошла в ванную.

Объяснила, что заглянула в Кэвендиш — всего только взять письмо, которое другая дама должна была подписать.

— Я не хотела тебя будить. — Диана погрузила пальцы в воду.

Тут я и думать забыла о Блейк с ее красотой.

Я не вспоминала о Блейк больше месяца. Диана давала обеды, я позировала, переодевалась; мы бывали в клубе и в Хэмпстеде у Марии. Жизнь шла как обычно. Время от времени я капризничала, но после нашего выхода в оперу Диана научилась обращать мои капризы на пользу своему сластолюбию — под конец я перестала понимать, сержусь я на самом деле или на потребу Диане изображаю злость. Раз или два мне даже хотелось, чтобы она меня разозлила: в яростном совокуплении иной раз виделось больше пикантности, чем в нежном.

Как бы то ни было, мы продолжали в том же духе. Но вот однажды вечером у нас вышел спор из-за костюма. Мы одевались к ужину у Марии, и я не захотела надевать выбранное для меня платье.

— Отлично, — проговорила Диана, — надевай что знаешь!

Она села в экипаж и укатила в Хэмпстед без меня.

Я швырнула чашку в стену, потом позвала Блейк — прибрать. Когда Блейк пришла, мне вспомнилось, как приятно мы в прошлый раз побеседовали, и я велела ей сесть рядом и еще что-нибудь рассказать о своих планах.

С тех пор, когда Дианы не было дома, Блейк стала регулярно являться ко мне, чтобы перекинуться словом-другим; привыкнув, она почувствовала себя свободней. Наконец я сказала:

— Боже мой, Блейк, ты уже больше года выносишь за мной горшки, а я даже не знаю твоего имени!

Она улыбнулась и снова сделалась красавицей.

Звали ее Зена.

Звали ее Зена, и история ее была печальная. Зена поделилась ею как-то осенью того же года: я лежала в Дианиной постели, а Зена пришла, как обычно, чтобы подать завтрак и присмотреть за камином. Диана встала спозаранку и уже ушла. Когда я открыла глаза, Зена стояла на коленях перед камином и бесшумно, чтобы не разбудить меня, сгребала угли. Я лениво, как угорь, пошевелилась под простыней. После разгульной ночи в паху у меня, как бывает обычно, еще не высохла слизь.

Я лежала, наблюдая за Зеной. Она почесала себе бровь, а когда отняла руку, на лбу осталось пятно сажи. Личико по контрасту с ним казалось очень бледным и каким-то маленьким.

— Зена!

Она встрепенулась:

— Да, мисс?

Поколебавшись, я продолжила:

— Зена, не обижайся на мой вопрос, но у меня не идут из головы слова Дианы. Она рассказывала… ну, что она вызволила тебя из тюрьмы. Это правда?

Она отвернулась к камину и продолжила сгребать в кучку угли, но я заметила, как покраснели ее уши.

— Это называется исправительное заведение. Никакая не тюрьма.

— Ах, исправительное заведение. Но ты и вправду была в заключении. — (Зена молчала.) — Я тебя не укоряю, — поспешно добавила я.

Она тряхнула головой:

— Нет, это я себя не укоряю, теперь…

Произнеси она это тем же тоном при Диане, та, не иначе, дала бы ей пощечину. Зена глядела чуть испуганно, но я сделала виноватое лицо.