Бархатные коготки - Сара Уотерс

Мне тоже приходилось за нее держаться, иначе я осталась бы ни с чем. Я не представляла себе жизни, не ею организованной. Диана привила мне особые аппетиты, и где бы еще могла я их удовлетворить, кроме как в обществе Дианы и ее приятельниц-лесбиянок?

Я говорила уже о том, что моя новая жизнь протекала вне времени, без обычных трудов, какими заполняются часы, дни и недели. Часто мы с Дианой предавались любви до самого утра и завтракали ближе к вечеру или же просыпались в обычное время, но с постели не вставали, штор не раздергивали и ели при свечах. Однажды мы вызвали звонком Блейк, и она явилась в ночной рубашке: была половина четвертого, и мы подняли ее с постели. В другой раз меня пробудило птичье пение; взглянув на полосы света по краям штор, я осознала, что уже неделю не видела солнца. Комнаты трудами слуг всегда содержались в тепле, передвигались мы исключительно в экипаже — поэтому времена года утратили свой обычный смысл или приобрели новый. О наступлении зимы я догадывалась благодаря тому, что уличные платья Дианы сменялись с шелковых на вельветовые, плащи — с гренадиновых на собольи, а мой собственный стенной шкаф наполнялся нарядами из каракуля, верблюжьей шерсти и твида.

И все же осталась одна годовщина, связанная со старым порядком вещей, которую я не забывала даже среди пьянящей роскоши, в волшебной атмосфере Фелисити-Плейс. Однажды, когда наша связь с Дианой длилась уже почти год, я проснулась от шороха бумаги. Госпожа устроилась рядом со мной с утренней газетой, и, открыв глаза, я наткнулась взглядом на заголовок: «Законопроект о гомруле. 3 июня ирландцы выйдут на демонстрацию». Я вскрикнула. Мое внимание привлекли не слова — они ничего для меня не значили. Мне была хорошо знакома дата. Третьего июня, мой день рождения: через неделю мне исполнялось двадцать три года.

— Двадцать три! — повторила Диана радостным голосом, услышав мое объяснение. — Что за великолепный возраст! Юность, подобно театральному любовнику, не выпускает тебя из объятий, а из-за занавеса потихоньку выглядывает время. — Подобные фразы она могла изрекать с самого утра; я в ответ только зевнула. Но тут она добавила, что мы должны это отпраздновать, и я оживилась. — Что бы затеять такое, чего не бывало прежде? — продолжила Диана. — Куда тебя повести?..

В конце концов она додумалась до оперы.

Я пришла в ужас, хотя постаралась это скрыть: дуться и капризничать я начала позднее. Во мне еще оставалось многое от детства, и я не могла не радоваться собственному дню рождения, когда он наконец наступил; и, конечно, были подарки, а это приятно всегда.

Я получила их за завтраком, в двух золотистых пакетах. В первом, большом, лежал плащ — роскошный плащ, чтобы пойти в оперу, но его я ждала и едва ли посчитала вообще подарком. Но второй пакет оказался интересней. Он был маленький и легкий, и я сразу поняла, что внутри находится ювелирное украшение: пара запонок к воротничку или галстуку или кольцо. Дикки носила колечко на левом мизинце, и я часто им восторгалась — не иначе, решила я, это колечко как у Дикки.

Но это было не кольцо. Это были часы — серебряные, на изящном кожаном ремешке. Две темные стрелки показывали минуты и часы, третья, стремительная, — секунды. Циферблат был закрыт стеклом, для перевода стрелок имелось колесико. Я вертела часы в руках. Диана улыбнулась.

— Их нужно надеть на запястье, — объяснила она наконец.

Я вытаращила глаза: в ту пору никто не носил часы на запястье, это была удивительная новинка. Попыталась застегнуть часы, но, конечно, не сумела. На Фелисити-Плейс я привыкла поминутно обращаться к помощи слуг. В конце концов Диана застегнула мне часы, и мы стали рассматривать циферблат с бегущей стрелкой и слушать тиканье.

— Диана, я в жизни не видела ничего чудесней!

Диана покраснела от удовольствия; она была плотоядная самка, но и ей не были чужды человеческие побуждения.

Позднее к Диане в гости явилась Мария, я показала ей часы, и она, кивая и улыбаясь, погладила мое запястье под ремешком. Потом она рассмеялась:

— Дорогая, они неправильно идут! Ты поставила их на семь, а сейчас всего четверть пятого!

Я перевела взгляд на циферблат и удивленно нахмурилась. Я видела в часах подобие браслета, мне не пришло в голову определять по ним время. Чтобы угодить Марии, я перевела стрелки на 4 и 3, хотя на самом деле не считала нужным когда-либо заводить часы.

Часы были самым лучшим подарком, но Мария тоже явилась не с пустыми руками: от нее я получила прогулочную тросточку черного дерева, с кисточкой наверху и с серебряным наконечником. Она очень удачно подошла к моему наряду для оперы; в самом деле, мы с Дианой составили в тот вечер на редкость эффектную пару: она в черном, белом и серебре, и я в тех же тонах. В костюмах от Уорта мы выглядели так, словно сошли со страницы модного журнала. При ходьбе я не забывала очень ровно держать левую руку, чтобы все видели часы.

Обедали мы в «Сольферино». С нами были Дикки и Мария (она взяла с собой свою гончую, Атласа, и кормила его лакомствами с тарелки). Официанты, предупрежденные о моем дне рождения, суетились вокруг меня, предлагая вино. «Сколько лет исполняется юному джентльмену?» — спрашивали они Диану, явно считая меня младше, чем я была. Наверное, они принимали Диану за мою мать, что, по разным причинам, было не совсем приятно. Однажды, правда, я остановилась почистить обувь, а Диана с приятельницами ждали рядом, и чистильщик, заметив в Дикки некоторое специфическое сходство со мной, принял нас за родню (обслуге случается так обознаться) и спросил, не приходится ли она мне теткой и не взяла ли меня на денек из школы — вот тут я ничуть не огорчилась, видя, какую она скорчила гримасу. Пару раз она пыталась соперничать со мной в наряде. В день моего рождения, к примеру, Дикки надела рубашку с запонками и короткий мужской плащ поверх юбок. Грудь рубашки, однако, украшало жабо — к подобному кокетству я никогда не прибегала. Дикки и понятия не имела, как все это выглядит, а если бы узнала, пришла бы в ужас: она походила на потасканную марианну, какие иной раз промышляют рядом с молоденькими мальчиками на Пикадилли; как старых, заслуженных проституток их прозвали «королевами».

Ужин (очень вкусный) подошел к концу, и Диана послала официанта за кебом. Как уже было сказано, ее планы на вечер не особенно меня радовали, и все же я не могла не ощутить приятного волнения, когда наш кеб, в ряду других экипажей, плавно подкатил к дверям Королевской оперы и мы (Диана, Мария, Дикки и я) присоединились к разнополой публике, толпившейся в вестибюле. Прежде я никогда здесь не бывала, и за весь год, пока я состояла при Диане, мне ни разу не случалось присоединиться к столь состоятельной и нарядной толпе: джентльмены, как я, в плащах и цилиндрах, при биноклях, дамы в бриллиантах и длинных, по самые подмышки, перчатках, так плотно облегавших руки, что можно было подумать, это собственная кожа, только что омытая молоком.

Мы немного потолкались в вестибюле; Диана обменивалась кивками со знакомыми дамами, Мария прижимала к груди Атласа, чтобы он не пострадал от каблуков, шлейфов или колыхавшихся плащей. Дикки сказала, что доставит нам поднос с напитками, и удалилась. «Отнесешь наши накидки, Невилл?» — попросила Диана, указывая на гардероб, где двое служащих в униформе принимали плащи. Она повернулась спиной, чтобы я сняла с нее накидку, так же поступила и Мария, и я отправилась к гардеробу. По пути я остановилась, чтобы тоже освободиться от плаща, думая все время только о том, как вокруг красиво, и как хороша я сама, и еще — как бы не завесить плащами свои часы. У гардероба стояла очередь, я пристроилась к ней и от нечего делать стала разглядывать гардеробщиков, которые принимали у джентльменов плащи и выдавали номерки. Один был поджарый, с желтоватым лицом — наверное, итальянец. Второй был темнокожий. Когда я наконец добралась до перегородки и гардеробщик наклонил шею, принимая у меня одежду, я увидела, что это Билли-Бой, мой приятель из «Брита», с которым мы вместе курили.

Вначале я растерянно вылупилась на него, думая только о том, как бы улизнуть, пока он меня не разглядел. Но тут он потянул плащи, я их не выпустила, он поднял глаза, и я поняла, что он меня не узнает и только удивляется, почему я застыла на месте. Мне сделалось ужасно обидно.

— Билл, — сказала я, и он всмотрелся. Спросил:

— Сэр?

Сглотнув слюну, я повторила:

— Билл. Ты меня не узнаешь? — Я склонилась и понизила голос — Я Нэн. Нэн Кинг.

Билл переменился в лице.

— Боже! — промолвил он.

За мною вырос хвост, послышались выкрики: «Что там такое?» Билл взял наконец у меня одежду, повесил на крючок и выдал номер. Потом он отошел в сторону, ненадолго предоставив напарнику одному управляться с потоком плащей. Я тоже переместилась подальше от толпы, и мы, покачивая головами, остановились напротив друг друга по разные стороны перегородки.