Знамение змиево - Елизавета Алексеевна Дворецкая
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда озеро вдруг открылось впереди, Воята застыл как вкопанный. Но застыли и все его спутники, и он смог спокойно рассмотреть впервые представшее ему озеро Поганое – или Дивное. Они смотрели с небольшого всхолмления, которое спускалось прямо к кромке берега, и всё озеро сверху было хорошо видно. Круглое, как исполинское блюдо, окружённое ельником и валунами, утонувшими в снегу. Иные ели спускались до самого низа впадины, где пологий спуск переходил в довольно ровное полотно, давая понять, что там кончается берег и начинается вода. Луна сияла ровно над его серединой, будто любуясь собой в отражении.
Над самой серединой! Там, должно быть, то загадочное место, откуда можно разглядеть свет подо льдом.
– Вот здесь он и стоял, Великославль. – Овсей повернулся к Вояте и показал на озеро. – Был он на холме высоком, и на тридцать три версты с того холма было видать. А как ушёл под землю, то вместо холма стало озеро, как он, круглое. А было в городе трое ворот: Перуновы, Велесовы и Хорсовы. Где Хорсовы ворота были, там ныне Тёплые ключи и мост является.
Он показал вправо. В той стороне у берега виднелась широкая полукруглая полынья, какая бывает, если бьют со дна тёплые ключи, не давая воде замерзать. Над полыньёй клубился пар.
Шествие двинулось дальше. Невидимая под снегом, но хорошо известная старикам тропа спускалась с холма и шла вдоль берега, до полыньи. У Вояты сильно билось сердце от волнения: с каждым шагом вниз с холма он будто погружался в иной мир, в область Тёмного Света. Всё дальше и дальше. Старикам хорошо – они там почти свои, а с ним, парнем молодым, что будет? Не поседеет ли он в этой прогулке? «О святый великий Гаврииле Архангеле! Не презри мене грешного, молящегося тебе о помощи…»
Стало заметно теплее: возможно, холмы вокруг озера прикрывали от ветра. Пройдя ещё немного, Воята ощутил, что теплом веет от полыньи. Вблизи она выглядела такой большой, что дальний её конец пропадал в тумане испарений. Туман так густо висел над водой, что и воды было не видно. В тихом воздухе едва веял ветерок, и когда он дул от озера, Вояте мерещился смутно знакомый сладкий запах: не то цветов каких-то, не то ягод, чего-то такого, чего не встретишь посреди зимы. Это было и приятно, и наводило жуть от близости того света.
У полыньи сани остановились, старики повылезали, стали хлопать руками по бокам и слегка приседать, чтобы размять озябшие и онемевшие за время езды члены.
– Вон берёза та. – Овсей показал вправо.
Воята оглянулся: в десятке шагов от полыньи берег начинал подниматься, и на первом пригорке росла старая развесистая берёза. Нижняя часть ствола была засыпана снегом: если под корнями и виден свет, то сейчас не разглядеть. Весь облик неподвижного, спящего дерева говорил: эти ворота закрыты.
В тумане на дальнем краю полыньи возникло движение, и Воята невольно перекрестился. От середины озера к берегу медленно, величаво скользили два лебедя.
Лебеди? Зимой? Ниоткуда они не могли взяться посреди зимы, кроме как с того света… из Вырея… Из Великославля, где зимы нет…
Завидев их, старики собрались к кромке воды и встали в ряд. Из саней вынули завёрнутые в холстину Овсеевы гусли, передали ему, и тот заиграл. Воята узнал уже слышанную вечером песнь, и теперь вся стариковская дружина запела разом:
Вот узрел старец город золотой,
Город воссиял ярче солнышка.
Там ограда одна – вся железная.
Там ограда друга – она медная.
Там ограда третья – красна золота.
На заход течёт река, река винная…
Изумлённый всем происходящим, Воята взялся за оглобли саней, чтобы покрепче стоять. Растущая луна, будто из хитрости прикрывшая один глаз, серебряные полотна снегов, пар над водой, звон гусельных струн и громкие старческие голоса рождали прочное ощущение, что белый свет, мир земной остался далеко позади, что обретаешься уже на том свете. Пройдены лазы подземные и леса дремучие, вот-вот пробьётся сквозь воду и туман золотой свет иномирного града… Вошедший туда едва ли выйдет назад – этот путь всякий живущий проделывает только в одну сторону. Лишь иным, избранным Богом за праведность, дозволено побывать в том граде и вернуться.
Пока старики пели, Воята не сводил глаз с лебедей. Две белые птицы сновали из конца в конец полыньи, то встречаясь, то расходясь, кивали друг другу при встрече, будто кланялись, и всё это их скольжение по туману, под которым пряталась невидимая вода, было словно танец под гусельный наигрыш. И красиво, и жутко, так что Вояту пробирала дрожь и слёзы выступали на глазах. Скользя туда-сюда, лебеди приближались к берегу, и чем ближе они были, тем плотнее делалось чувство близости Тёмного Света. Что будет, когда они коснутся песка?
Вглядываясь в туман, Воята скоро заметил нечто удивительное – ещё более удивительное, чем прежнее. Дальше от берега, там, где лебеди уже проплыли, сквозь туман стало пробиваться бледное, неяркое, но вполне различимое золотистое сияние. Два лебедя, под жестковатый перебор гусельных струн снуя туда-сюда, ткали сияние, как два челнока на основе из воды и тумана. Оно шло полосой от середины озера к берегу, шириной около сажени, и больше всего напоминало… мост, выходящий из самой воды. Воята не мог отделаться от чувства, что гусельный звон и создаёт те нити, без которых полотна не выйдет. Пальцы его в варежках невольно двигались, будто он сам играл.
Но вот лебеди достигли берега, ещё раз поклонились друг другу и сели по краям призрачного золотистого моста, как два стража – привратника Тёмного Света. Старики закончили петь, но игру Овсей продолжал. Все ждали, глядя в озеро, Воята тоже ждал, иногда поглядывая на лебедей. Не обернутся ли они… ну, девами красными? Или ещё кем…
Отвлекаясь на лебедей, он не сразу заметил, как в глубине тумана, на дальнем конце моста, снова что-то
