Товарищи - Анатолий Калинин

Теперь всю дорогу его томило неясное предчувствие, что может он не успеть к какому-то важному событию. Что его ждет впереди? Правда, первой дивизией по-прежнему командует Рожков, теперь уже генерал, который сейчас шумно вздыхает и скрипит пружинами у него за спиной. О командире же только что сформированного Донского кавкорпуса еще в госпитале просочились слухи, что он оригинал, долгое время служил на Востоке и там усвоил азиатские замашки, но толком никто ничего не знал. Как примут его в полку? Одно дело командовать эскадроном, где каждый человек на виду, а другое попробовать узнать каждого, когда их тысяча. С кем из сослуживцев доведется ему встретиться? Жив ли его ординарец Остапчук?

Машину покачивало. Мчалась навстречу степь. Ветер бросал в стекло песок.

Уже за полночь генерал-майор Рожков по пути завез Лугового на овечью кошару. Не выходя из машины, протянул из дверцы руку.

— Ну, сразу же бери в руки полк и действуй. Это тебе не эскадрон — целое хозяйство. Артиллерию придадим. Лошадей стягивай, лошадей!

Укрывший с вечера землю туман взмыл кверху, обнажив степь. Ущербная луна уходила за перекаты бурунов. До позднего декабрьского рассвета оставалось еще много, но на кошаре уже не спали. Привычным взглядом Луговой быстро схватил знакомое движение, суету, предшествующие выступлению. Коноводы провели мимо него лошадей. В морозном воздухе раздавались командные окрики. Все же, подумал он, полк немало теряет времени, выступая не с вечера, а перед зарей. По приказу надо всего за два дня скрытно пересечь бурунную степь, а с наступлением утра неизбежно опять придется прекратить всякое движение, рассовать по балкам лошадей, притрусить пушки и повозки бурьяном.

Возле однорукого колодца, в балочке стоял гомон, бренчали ведра, хлюпала вода. Подходя, Луговой различил в разноголосице негромкий, спокойный голос:

— Подождите, напувайте по очереди.

Это был он, его ординарец Остапчук. В последний раз они виделись уже больше двух месяцев, когда вынесший Лугового из боя Остапчук сдавал его на руки сестре. И, услышав украинскую речь своего ординарца, Луговой вдруг сразу почувствовал себя совсем по-иному, чем до этого и в госпитале, и в дороге. Его окружали знакомые лица, звуки и даже запахи. Лошади, отфыркиваясь, пили воду. Люди перебрасывались словами, непонятный для чужого слуха смысл которых был ему понятен и близок.

— Твоя засекает?

— Есть трошки.

— Дай на скрутку.

Душок парующих конских спин, кожаного снаряжения, навоза витал возле колодца.

— Не толчитесь, воды богато, — увещевал Остапчук.

Он стоял у колодца, расставив короткие сильные ноги, и, доставая ведром воду, сливал ее в дощатое корыто. На сгибавшейся и разгибавшейся спине вспухали бугры мускулов.

Когда Луговой протиснулся сквозь толпу и Остапчук краем глаза увидел его, дужка ведра задрожала у него в руке. Передавая ведро рядом другому кавалеристу, он тихо сказал:

— Зараз ты становись.

Никто из окружающих не заметил в его поведении перемены. Один Луговой увидел свет, только на мгновение блеснувший в его глазах. Молча они выбирались из толпы — Луговой впереди, Остапчук — за ним. Лишь когда уже далеко отошли от колодца, Луговой круто обернулся к ординарцу.

— Ну здравствуй, здравствуй, Остапчук! Ты что же молчишь?

— Здравствуйте, товарищ гвардии… — шумно вздохнув, Остапчук старался разглядеть петлицы Лугового и, разглядев, добавил — майор.

Когда он выносил Лугового из боя, тот был еще капитаном. И это было все, что услышал при встрече от него Луговой. Но Луговой знал, что его ординарец не любил открыто выражать свои чувства.

— Зараз я вас до штаба полка проводю, — Остапчук снова шумно вздохнул.

— Веди. — Луговой улыбнулся. — Это далеко?

— Тутечко за бугром. На кошаре.

— Зорька здорова? — спрашивал его Луговой по дороге в штаб.

— А чего ж ей? — с обиженным удивлением ответил Остапчук.

— Не скучала?

— Два дня тилько з руки хлиб брала, а потом ничего. Синцов намерявся ее себе взять, да я не дав.

— Какой Синцов? — Луговой придержал шаг. — Комэск-два?

— Его оттуда за водку знялы, а теперь прислали в полк начальником штаба.

Перевалив через бурун, они стали спускаться по склону. К подножью большого буруна, укрываясь от ветров, лепились глиняные домики, окруженные саманной изгородью овчарни. На отшибе от других стоял серый, ошелеванный досками дом под железной крышей, с высоким крыльцом.

— Здесь? — занося ногу на высокую ступеньку, спросил Луговой.

— Тут. Мабуть, он ще спит.

— Вряд ли. Ведь полк выступает, — уверенно возразил Луговой.

Переступив через порог и стукнувшись в сенцах обо что-то острое, он ощупью нашел дверь в комнаты, потянул за ручку к себе. Постоял на пороге, всматриваясь. В правом углу поблескивало зеркало. Под ним стоял длинный стол. Занимая почти полкомнаты, громоздилась широкая кровать. Между кроватью и стеной оставался проход в соседнюю комнату, задернутый голубой ситцевой занавеской.

После долгой дороги и морозной ночи на уставшего Лугового повеяло домашним теплом. Но, услышав за окном далекую, рвущуюся на высоких нотах команду: «По ко-ня-ам!», он с досадой отогнал от себя это настроение.

— Кто-нибудь есть?

Заскрипели пружины кровати, сердитый голос спросил:

— Кого там принесло? — По стулу, стоявшему у кровати, зашарила рука. — Ч-черт, где же фонарик? — Сноп света, наискось перебежав комнату, ослепил Лугового. — Ты? — без удивления сказал все тот же голос. — Сейчас лампу зажгу.

Босые ноги прошлепали от кровати к столу, чиркнула спичка, и Луговой увидел у стола начштаба полка Синцова, в белой нижней рубашке, без сапог.

— А я тебя еще вчера ждал, — зевая, он почесывал пальцами грудь. — Садись. Впрочем, ты же теперь здесь сам хозяин. Если замерз, погрейся стаканчиком. Правда, сырец, но с дороги пойдет.

На столе рядом с бутылками лежал пистолет в кобуре. «Все такой же», — глядя на его измятое лицо, подумал Луговой.

— А может, отдохнешь с дороги? Я скажу, чтобы хозяйка постелила тебе.

— Нет, Синцов, время выступать.

За окном ржали лошади, скрипели колеса бричек, тяжело катились орудия. «Эскадро-он!..»— кричал звучный молодой голос.

На мгновение стало тихо, и потом будто крупный град зашуршал. Эскадроны, снимаясь с ночлега, уходили в темную степь.

— Пора, — прислушиваясь, повторил Луговой.

Синцов опять прикрыл ладонью рот.

— Догоним на машине. Еще надоест, Луговой. Маршрут и график движения доведены мной командирам эскадронов с вечера.

— Где маршрут? — чуть резче, чем хотел бы, спросил Луговой.

— Сейчас найду карту… — Синцов зашарил руками по столу, зазвенел бутылками. Одна, упав на бок, забулькала. Запах спирта распространился по комнате. — Ах, черт! — Синцов бросился поднимать бутылку. Экая жалость. Ага, нашел. Здесь маршрут. Только с краю намокла… — Он подал Луговому карту.

Придвинув к себе лампу, Луговой склонился над столом. Душившее его раздражение вырвалось наружу:

— Стыдитесь. Какой это маршрут? Вы же начальник штаба.

— А что? — испуганно спросил Синцов. — Может, не та карта?

— Здесь проведена прямая линия, колодцы оставили в стороне.

— Я лично проинструктировал командиров… — Синцов, бледнея и краснея, поглядывая на зыбкую занавеску, закрывавшую ход на хозяйскую половину.

— Эскадроны ушли, а начштаба полка остался где-то сзади. А если завяжется бой? И потом этот… — Луговой обвел рукой стол. — Пейзаж. — Уже мягче закончил: — Приведите себя в порядок и подстегните обозы. Я поеду вперед.

Когда он вышел на крыльцо, звезды уже гасли. Для перехода оставалось совсем мало времени. «Выступать только с вечера», — утвердился в своем решении Луговой. Остался неприятный осадок после разговора с Синцовым… Не успел приехать и уже устроил разнос! В сущности, Синцов — знающий командир, правда распустился за последнее время. И потом — этот панибратский тон.

Остапчук вырос из темноты, держа в поводу лошадь.

— Зорька! — окликнул Луговой.

Кобыла ткнулась теплой мордой в его руку, всхрапнула. Луговой вздрогнул и рассмеялся.

— Узнала, — сказал Остапчук.

Вдруг почувствовал, как начал таять и совсем исчез осадок от разговора с Синцовым. Еще не трогая с места, но встряхнувшись корпусом в седле, почувствовал, как застоялась лошадь.

— Раскормил ты ее.

Но Зорька взяла с места охотно. Остапчук ехал рядом на своем лохмоногом жеребце, на полкорпуса приотставая от Лугового. Взглядывая на них, Луговой не впервые уже подумал, как ординарец и его конь пришлись один к другому. Сутуловатая спина Остапчука была редкостно широка, а круп его лошади массивен, будто сточенный ветрами дикий валун.

Там, где ступали копыта лошадей, оставались зыбкие ямки. Их тут же заравнивал ветер песком, и снова позади лежала гладкая, как скатерть, степь.