Психология войны в XX веке - исторический опыт России - Елена Сенявская

„Когда я слышал, что наши медицинские сестры, попав в окружение, отстреливались, защищая раненых бойцов, потому что раненые беспомощны, как дети, я это понимал, — вспоминает ветеран войны М. Кочетков, — но когда две женщины ползут кого-то убивать со „снайперкой“ на нейтральной полосе — это все-таки „охота“… Хотя я сам был снайпером. И сам стрелял… Но я же мужчина… В разведку я, может быть, с такой и пошел, а в жены бы не взял“.[455]

Но не только это „несоответствие“ женской природы и представлений о ней тому жестокому, но неизбежному, что требовала от них служба в армии, на фронте, вызывало противоречивое отношение к женщинам на войне. Чисто мужское окружение, в котором им приходилось находиться в течение длительного времени, создавало немало проблем. С одной стороны, для солдат, надолго оторванных от семьи, в том их существовании, где, по словам Давида Самойлова,

„насущной потребностью были категории дома и пренебрежения смертью, единственным проблеском тепла и нежности была женщина“,

а потому

„была величайшая потребность духовного созерцания женщины, приобщения ее к миру“, „потому так усердно писали молодые солдаты письма незнакомым „заочницам“, так ожидали ответного письма, так бережно носили фотографии в том карманчике гимнастерки, через который пуля пробивает сердце“.[456]

Об этой потребности „духовного созерцания женщины“ на фронте вспоминают и сами фронтовички.

„Женщина на войне… Это что-то такое, о чем еще нет человеческих слов, — говорит бывшая санинструктор О. В. Корж. — Если мужчины видели женщину на передовой, у них лица другими становились, даже звук женского голоса их преображал“.[457]

По мнению многих, присутствие женщины на войне, особенно перед лицом опасности, облагораживало человека, который был рядом, делало его „намного более храбрым“.[458]

Но существовала и другая сторона проблемы, ставшая темой сплетен и анекдотов, породившая насмешливо-презрительный термин ППЖ (походно-полевая жена).

„Пусть простят меня фронтовички, — вспоминает ветеран войны Н. С. Посылаев, — но говорить буду о том, что видел сам. Как правило, женщины, попавшие на фронт, вскоре становились любовницами офицеров. А как иначе: если женщина сама по себе, домогательствам не будет конца. Иное дело, если при ком-то… „Походно-полевые жены“ были практически у всех офицеров, кроме „Ваньки-взводного“. Они все время с солдатами, им негде и некогда заниматься любовью“.[459]

Чисто по-мужски оценивает ситуацию и генерал М. П. Корабельников:

„Когда я пришел в армию, мне еще не было и двадцати и я еще никого не любил — тогда люди взрослели позже. Все время я отдавал учебе и до сентября 1942 г. даже не помышлял о любви. И это было типично для всей тогдашней молодежи. Только в двадцать один или в двадцать два года просыпались чувства. А кроме того… уж очень тяжело было на войне. Когда в сорок третьем — сорок четвертом мы стали наступать, в армию начали брать женщин, так что в каждом батальоне появились поварихи, парикмахерши, прачки… Но надежды на то, что какая-нибудь обратит внимание на простого солдата, почти не было“.[460]

Здесь присутствие женщин в армии рассматривается под определенным и весьма специфическим углом зрения. И такой взгляд на проблему можно считать довольно типичным.

Да, такое тоже было. Но вот что характерно: особенно охотно злословили по этому поводу в тылу — те, кто сами предпочитали отсиживаться подальше от передовой за спинами все тех же девчонок, ушедших на фронт добровольцами. Те самые интенданты „в повседневных погончиках“, заклейменные горьким фронтовым фольклором, о которых ходила народная поговорка: „Кому война, а кому мать родна“. На войне было всякое, и женщины были разные, но

„о римском падении нравов во время войны твердили только сукины дети, покупавшие любовь у голодных за банку американской колбасы“.[461]

Интересен тот факт, что фронтовая мораль гораздо строже осуждала неверную жену, оставшуюся дома и изменившую мужу-фронтовику с „тыловой крысой“, чем мимолетную подругу, по-женски пожалевшую солдата, идущего на смерть. Это отношение предельно ясно выразил Константин Симонов в двух стихотворениях — „Лирическое“ (1942 г.) и „Открытое письмо женщине из города Вичуга“ (1943 г.). Если второе из них хорошо известно и стало уже классикой, то первое, опубликованное в дивизионной газете „За нашу Победу!“ 20 июня 1942 г. и раскритикованное уже 2 июля во фронтовой газете „Вперед на врага!“ И. Андрониковым, С. Кирсановым и Г. Иолтуховским за „безнравственность“, „рифмованную пошлость“ и т. п., оказалось почти забытым, так как противоречило ханжеству официальной идеологии, исходившей из принципа: „делай, что угодно, но говорить об этом не смей“. Это стихотворение заслуживает того, чтобы процитировать его хотя бы частично.

„На час запомнив имена,Здесь память долгой не бывает,Мужчины говорят: война…И женщин наспех обнимают.Спасибо той, что так легко,Не требуя, чтоб звали — милой,Другую, ту, что далеко,Им торопливо заменила.Она возлюбленных чужихЗдесь пожалела, как умела,В недобрый час согрела ихТеплом неласкового тела.А им, которым в бой пора,И до любви дожить едва ли,Все легче помнить, что вчераХоть чьи-то руки обнимали“.[462]

Рождались на фронте и подлинные, возвышенные чувства, самая искренняя любовь, особенно трагичная потому, что у нее не было будущего, — слишком часто смерть разлучала влюбленных. Но тем и сильна жизнь, что даже под пулями заставляла людей любить, мечтать о счастье, побеждать смерть. И осуждать их за это из далекого тыла, пусть голодного, холодного, но все-таки безопасного, было куда безнравственнее.

О том, как непросто складывались на войне женские судьбы, свидетельствует подборка писем женщин-военнослужащих, обнаруженная нами в делах политотдела 19 армии за февраль 1945 г. Эти копии были сняты военной цензурой и „проанализированы“ работниками политотдела „для улучшения партийно-политической работы среди женщин Армии“.[463] В них, как в зеркале, отражается вся трагедия женщины на войне, те горькие, порой неприглядные стороны, о которых не принято говорить. Спектр мыслей, чувств, настроений авторов писем чрезвычайно широк, они предельно искренни и интимны, явно не предполагая бесцеремонного вмешательства политорганов в свою личную жизнь. Тем большим контрастом выступают пометки военной цензуры, присвоившей себе право красным и синим карандашом отмечать то, что, по ее мнению, является свидетельством „патриотического подъема“ или, напротив, „упадка духа“. И выводы политотдела, выдергивающего цитаты из контекста, придавая им подчас прямо противоположный смысл. И приписки авторства несуществующим лицам, чтобы продемонстрировать начальству масштаб „работы“, как будто ею „охвачено“ большее число женщин, чем на самом деле. И сами рекомендации „по устранению недостатков в воспитательной работе среди девушек“. Все это выглядит нелепо и вместе с тем цинично.

В заключение этого вопроса хочется привести слова К. Симонова:

„Мы, говоря о мужчинах на войне, привыкли все-таки, беря в соображение все обстоятельства, главным считать, однако, то, как воюет этот человек. О женщинах на войне почему-то иногда начинают рассуждения совсем с другого. Не думаю, чтобы это было правильно“.[464]

Бывшие солдаты с благодарностью вспоминают своих подружек, сестренок, которые выволакивали их раненых с поля боя, выхаживали в медсанбатах и госпиталях, сражались с ними рядом в одном строю. Женщина-друг, соратник, боевой товарищ, делившая все тяготы войны наравне с мужчинами, воспринималась ими с подлинным уважением. За заслуги в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками в годы Великой Отечественной войны свыше 150 тыс. женщин были награждены боевыми орденами и медалями.[465]

По-иному складывалось отношение к женщине в армии в период Афганской войны 1979–1989 гг. Здесь нужно учитывать характер самого военного конфликта и то, что в составе ограниченного контингента советских войск в Афганистане женщины (как правило, вольнонаемные) находились именно на вспомогательных, а не боевых службах. По оценкам воинов-„афганцев“, значительная часть этих женщин приехала туда либо из меркантильных соображений, либо с намерением устроить свою личную жизнь. И отношение к ним со стороны мужчин было в основном негативным: