Том 6. Письма 1860-1873 - Федор Тютчев

Notre meilleur agent en ce moment — quant à nos rapports internationaux — c’est assurément notre presse, et la plus grosse part des services qu’elle rend peut être sûrement attribuée à Aksakoff. Je ne comprends rien à ce que tu me dis du manque de sympathie dont il aurait à se plaindre dans son entourage immédiat. Car ici la sympathie est générale et très explicite… Dis à ton mari que je le prie de prendre en sérieuse considération une certaine indication que je lui ai transmise en dernier lieu. Il peut m’en croire sur parole, à moi qui suis dans la place, quand je lui signale l’endroit faible de la défense. — C’est à la presse à accréditer et à faire prévaloir ce point de vue, et personne n’est à même d’y contribuer autant que votre journal… ce pauvre journal qui a si peu de part à ta tendresse…

Dieu v<ou>s garde.

T. T.

Петербург. 2 февраля

Теперь, милая моя дочь, когда свадьба Оттона позади*, ничто, надеюсь, не помешает тебе со всей возможной прочувствованностью отпраздновать завтра день твоей небесной покровительницы, и я присоединяюсь к этому празднованию, всем сердцем желая тебе и твоему любезному мужу всяческого благоденствия в будущем. Мне кажется, что после недавно перенесенных испытаний вы, по-человечески говоря, имеете право на новые улыбки судьбы, — и на первое место я, разумеется, ставлю исполнение главной мечты всей твоей жизни*.

Здесь сейчас в полном разгаре гулянья, балы и концерты… по случаю голода…* Эта манера делать из благотворительности феерию равноценна занимательным урокам, придуманным для обучения детей, и результат ее почти тот же. — Невероятно, до чего несерьезна человеческая натура.

И средь этой круговерти отплясывающей благотворительности и этого базара подписок никому не придет в голову разобраться, хотя бы для предостережения на будущее, в какой мере непредусмотрительность и нерадивость администрации повинны в постигшем страну бедствии.

Между тем бедный Валуев все еще хворает и вынужден сидеть в темной комнате из-за своих больных глаз… Кризис, ожидавшийся в Министерстве иностранных дел, отсрочен на неопределенное время*. Я имею основания думать, что личное предпочтение отдается Игнатьеву — человеку, несомненно, способному и трезвее других мыслящему, но осложнения, которыми чревата подобная перестановка сил на глазах у подозрительной и пугливой Европы, не искупятся преимуществами, из нее вытекающими. В нынешних обстоятельствах самым эффективным нашим действием является бездействие, но бездействие разумное… Необходимо продержаться до тех пор, пока иные сами собою не распадутся.

В настоящую минуту наш лучший помощник — в том, что касается международных отношений, — это, конечно же, наша печать, и львиная доля ее заслуг может быть безусловно приписана Аксакову. Решительно не понимаю, что́ ты говоришь о недостатке сочувствия в его непосредственном окружении, на которое он жалуется. Ибо здесь сочувствие общее и совершенно явное… Передай своему мужу, что я прошу его серьезно отнестись к некоему совету, давеча мною ему данному. Он может верить мне на слово, мне, находящемуся внутри крепости, когда я указываю ему на слабое место обороны. — Задача печати — поддержать и внедрить в умы эту точку зрения, и кто же способен лучше с ней справиться, чем ваша газета… бедная газета, к которой ты питаешь так мало нежности…

Господь с вами.

Ф. Т.

Аксакову И. С., 9 февраля 1868*

Петербург. 9 февраля

Эту статью получил я от Феофила Толстого с просьбою препроводить ее к вам, любезнейший Иван Сергеич, для помещения в «Москвиче», но буде помещение не состоится, то просят о возвращении рукописи*.

И здесь статья ваша об отчете прокурора Св<ятейшего> Синода произвела очень живое впечатление*. Мне говорили, что граф Толстой был несколько им затронут, но в конце концов в этой статье более высказано для него лестного, по кр<айней> мере in spe,[54] чем неприятного в настоящем, потому что настоящее это — не что иное, как безобразный хвост независимого от него прошлого.

И вчера полученная статья ваша от 7 февраля чрезвычайно хороша и своевременна. Положение точно таково, как вы его определили*. Здесь уже несколько дней, как получены депеши от Штакельберга*, высказывающие серьезные опасения касательно занятия турецк<их> провинций Австриею. — Но знаем ли мы, что́ в таком случае нам надлежит делать, — это, увы, подлежит большому сомнению, — и вот почему печать должна, самым решительным образом, высказывать то́, чего Россия имеет право ждать и требовать, а именно, чтобы на занятие Боснии и Герцеговины было с нашей стороны отвечено немедленным занятием Галиции. Мне очень понятна вся роковая громадность подобного решения, но ничего другого нам не остается… Вот чего нельзя терять ни на минуту из виду.

Здесь в известной среде страшное нравственное бессилие… Так что есть от чего прийти в отчаяние.

Благодарю Анну за письмо. Буду писать на днях. Господь с вами.

Аксаковой А. Ф., 16 февраля 1868*

Pétersbourg. Ce 16 février 1868

Au siècle dernier le parlement de Toulouse avait à l’unanimité condamné à la roue le protestant Calas, reconnu innocent plus tard*. — Quelqu’un, pour excuser cette erreur, citait le dicton, que le meilleur cheval bronche quelquefois. — «Passe pour un cheval, — lui fut-il répondu, — mais toute une écurie…»* Cette fois c’est encore toute une écurie qui a bronché… et bronché par complaisance*. C’est là ce qui est grave et ce qui jette un singulier jour sur le fond même de la situation.

Quel malentendu cela révèle entre le pouvoir et toute la partie intelligente du pays — et dans quel moment?.. C’est au moment où la Russie aurait besoin de la plus grande énergie de toutes ses forces — de ses forces morales surtout, — pour faire face aux dangers qui l’entourent, à la coalition, prête à se faire de tant d’influences ennemies, que l’on démoralise ainsi comme à plaisir l’esprit public, la conscience nationale du pays… pardonnez-leur, Seigneur, car ils ne savent ce qu’ils font…* Je comprends que l’on administre le chloroforme à quelqu’un à qui l’on va faire subir une opération… mais chloroformer un homme qui d’un moment à l’autre peut être appelé à combattre… Ce n’est certainement pas lui rendre un service d’ami… Mais encore une fois c’est le malentendu, et ce qu’il y a de plus triste, c’est qu’il est sans solution possible.

Je sais bien, que dans ce qui vient d’arriver, tout n’est pas malentendu, et qu’il y a là des gens qui savent fort bien ce qu’ils faisaient. L’article du 8 février, c’était le doigt dans l’œil, et l’on comprend qu’ils aient tout fait, pour écarter ce doigt qui les gênait beaucoup… En effet, la contradiction que signale l’article du 8 février — trop franchement peut-être — c’est le fond même du débat…* C’est la question de to be or not to be* pour certaines choses qui, toutes mauvaises qu’elles sont, toutes indignes de vivre, n’en aiment pas moins la douce lumière du jour… et voilà pourquoi tous les moyens leur sont bons, pour défendre leur chère existence. Assurément, il n’y a pas la moindre solidarité entre les choses mauvaises… et les vrais intérêts du pouvoir, il y a même opposition complète — mais comment faire comprendre cela?..

Je n’ai pas besoin de te dire l’émoi que tout ceci a causé ici… Plusieurs d’entre ceux-là même, qui ont concouru au vote, gémissent, et même assez haut, sur l’illégalité de la mesure, mais son inopportunité est encore plus saillante… Et on s’en apercevra bientôt à la joie de tout ce qui nous est ennemi, et au découragement de tout ce qui tient à nous… Il paraît que nous avons besoin encore de rudes leçons et, certes, elles ne nous manqueront pas…

Je serre la main à ton mari. — Il a le droit d’être satisfait de lui-même. Dieu vous garde.

T. T.

Петербург. 16 февраля 1868

В минувшем столетии тулузский парламент единогласно приговорил к колесованию протестанта Каласа, позднее признанного невиновным*. — Кто-то, чтобы оправдать эту ошибку, привел поговорку: конь и о четырех копытах, да спотыкается. — «Добро бы еще один конь, — ответили ему, — но весь конный двор…»* Ну, так вот и на сей раз целый конный двор споткнулся… и споткнулся из угодливости*. Вот это-то и важно, и именно это бросает особый свет на самую суть дела.

Какое же недоразумение между властью и всей мыслящей частью страны изобличается этим обстоятельством — и в какую минуту?.. В ту самую минуту, когда Россия стоит перед необходимостью собрать все свои силы — свои нравственные силы в особенности, — дабы противустать окружающим ее опасностям, коалиции, готовой образоваться под воздействием враждебных влияний, — в эту самую минуту как нарочно деморализуют общественное мнение, национальное сознание страны… Отче, отпусти им, не ведают бо, что творят…* Я понимаю, когда дают хлороформ кому-нибудь, кого предстоит оперировать… но хлороформировать человека, который с минуты на минуту может быть призван к борьбе… Это ведь не значит оказать ему дружескую услугу… Да, повторяю, здесь недоразумение, и грустнее всего то, что не предвидится никакой возможности его разрешения.

Я хорошо понимаю, что в произошедшем не всё — недоразумение и что есть люди, которые очень даже ведали, что творят. Статья от 8 февраля попала пальцем не в бровь, а прямо в глаз, и понятно, что они сделали всё, дабы устранить этот палец, столь их беспокоивший. Действительно, противоречие, на которое — быть может, слишком откровенно — указывает статья от 8 февраля, и составляет самую суть спора…* Это вопрос to be or not to be[55]* для некоторых недостойных существовать гнусностей, которые не выносят ясного света дня… и вот почему они не брезгают ничем, защищая свою драгоценную жизнь. Конечно, нет ничего общего между этими гнусностями… и истинными интересами власти, более того, они противоположны, — но как сделать так, чтобы это поняли?..