Том 6. Письма 1860-1873 - Федор Тютчев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В тот самый день, когда должны были уехать супруги Абамелек, они передумали и отказались от путешествия. У княгини не хватило решимости. В настоящий момент отложен еще один отъезд, а именно отъезд короля и королевы Греции — отложен для того, чтобы не упустить случая встретиться в Варшаве с императрицей, которая будет там 27-го, и т. д. и т. д. Но я понимаю, что за десять дней пути эти новости потеряют всякий интерес… Я еще не виделся с министром внутренних дел по его приезде, хотя и побывал у него с визитом. Намедни князь Суворов, встретившись с ним на железной дороге, окликнул его, чтобы спросить своим громовым голосом: кто больший фразер — он ли, Валуев, или французский министр Руэ?..* Завтра я разузнаю о милейшей Антуанетте Блудовой у ее сестры Шевич, которая вдруг сочла необходимым обнаружить свое присутствие, пригласив меня к себе на скромный вечер. — Грустный роман бедного канцлера с его маленькой племянницей близится сейчас к кризису, ибо на днях прибывает герцог Лейхтенбергский*. — Вот три человека, ввязавшиеся, без малейшей убежденности, в глупейшую историю, которая равно тяготит всех троих.
Сию минуту получил от Аксакова ужасную весть, вот она:
«Вчера, утром, после 80 часов страдания, помощию инструмента, разрешилась Анна мертвым перерослым младенцем. День прошел без опасности здоровью, но слаба, страдает. Аксаков»
Сегодня же еду в Москву. Храни вас Господь.
Богдановой Е. К., 25 октября 1867*
149. Е. К. БОГДАНОВОЙ 25 октября 1867 г. МоскваMoscou. Mercredi. 25 octobre
Je pourrais en effet commencer ma lettre comme vous me l’aviez indiqué. Ce serait assez conforme à l’avis du médecin et au témoignage d’Aksakoff lui-même, mais je n’en ai pas le courage — je crains de me rassurer trop tôt…
D’ailleurs je n’ai pas encore vu Anna. Je suis censé n’arriver que ce matin. Hier, comme elle insistait pour avoir de mes nouvelles, on lui a dit, pour essayer ses forces, qu’on venait de recevoir un télégramme de Dmitry, annonçant que j’étais parti. Aussitôt elle s’est mise à pleurer. Ce qui m’a engagé à ajourner mon apparition jusqu’à ce matin…
Les détails, que m’a donnés Aksakoff sur ces 80 heures de torture, sont horribles*. Je vous les épargne… Et si elle en est sortie vivante, c’est grâce à son incroyable énergie morale, et il faut bien le dire aussi, grâce à son exaltation religieuse. Car c’est par là qu’elle a dominé, qu’elle a refoulé la douleur, la révolte intérieure de n’avoir tant souffert, que pour mettre au monde qu’un cadavre…
En pareille conjoncture il faut bénir, pour ne pas maudire, — et la moindre irritation, si elle s’y était laissé aller, l’aurait bien certainement tuée. — Mais encore une fois, je suis loin de chanter victoire…
D’après tout ce que j’ai appris, l’accoucheur, qui l’a assistée, doit être un fier ignorant, autrement il n’aurait pas laisser durer 80 heures la torture que la pauvre créature a eu à subir. Mais rien n’a été fait à temps, et quand l’enfant a été enfin extrait tout d’une pièce, on a cru reconnaître à certains signes qu’il était mort, étranglé, depuis plus de deux fois vingt-quatre heures. Il est vrai que ce malheureux enfant était d’un volume monstrueux, il mesurait quinze verschoks…Mais en voilà assez. Il est inutile de trop circonstancier les bulletins, tant que la bataille dure encore…
Mon voyage s’est fait tristement, mais commodément. Je n’avais pour compagnon de route dans le grand compartiment, qu’un seul individu — connu d’ailleurs — un Prince Mestchersky, ami de Sophie Зыбин*, et grand admirateur de sa fille…* J’ai pu très bien dormir, beaucoup mieux, que cette nuit dernière, où j’en ai été empêché par l’odieux ronflement du Brochet que j’ai fini par mettre à la porte…
Et maintenant au revoir… à votre prochaine lettre. Est-ce que je vous manque un peu? Ne craignez pas de me l’avouer.
ПереводМосква. Среда. 25 октября
Я и в самом деле мог бы начать свое письмо так, как вы мне наказали. Это, в общем-то, согласовывалось бы с мнением доктора и свидетельством самого Аксакова, но мне недостает мужества, — я боюсь успокоиться слишком рано…
К тому же я еще не видел Анны. Изображается, будто я прибываю только сегодня утром. Вчера, в ответ на ее настойчивые обо мне расспросы, ей сказали, желая проверить, достаточно ли она крепка, что от Дмитрия получена телеграмма, извещающая о моем выезде. Она тотчас же расплакалась. Это и побудило меня отложить свое появление до сегодняшнего утра…
Подробности этих 80 часов мучений, сообщенные мне Аксаковым, ужасны*. Избавлю вас от них… И если она вышла из них живою, то благодаря своей невероятной силе духа и, еще надо сказать, благодаря своей пылкой вере. Ибо именно с их помощью она подавила, она усмирила отчаяние, внутренний бунт против того, что столько страданий перенесено только затем, чтобы произвести на свет труп…
В подобной ситуации от проклятий может удержать лишь готовность благословить, — малейшее же раздражение, если бы она ему поддалась, несомненно убило бы ее. — Но повторяю, я далек от того, чтобы праздновать победу…
Судя по всему, что я узнал, принимавший роды акушер должен быть чудовищным невеждой, иначе он не допустил бы, чтобы пытка, которую терпела бедняжка, длилась 80 часов. Но ничего не делалось вовремя, и когда ребенок был наконец извлечен целиком, по некоторым признакам заключили, что он уже более двух суток как мертв, удушен. Правда, это несчастное дитя было ненормально крупным, пятнадцати вершков в длину… Но довольно об этом. Нет смысла вдаваться в детали, пока борьба еще продолжается…
Путешествие мое было нерадостным, но комфортным. Просторное купе со мной делил всего один попутчик — к тому же знакомый — некий князь Мещерский, приятель Софи Зыбиной* и большой поклонник ее дочери…* Я мог совершенно спокойно спать, куда лучше, чем этой ночью, когда мне мешал отвратительный храп Щуки, которого я в конце концов выставил за дверь…
Засим прощайте… до вашего следующего письма. Скучаете ли вы по мне немножко? Не бойтесь в этом признаться.
Тютчевой Эрн. Ф., 27 октября 1867*
150. Эрн. Ф. ТЮТЧЕВОЙ 27 октября 1867 г. МоскваMoscou. Vendredi. 27 octobre
Ma chatte chérie. C’est hier que tu dois avoir reçu, par moi aussi bien que par Jean, la triste nouvelle des couches d’Anna. Je suis parti aussitôt, pour venir ici, m’attendant au pire… Ce pire, Dieu merci, ne s’est pas réalisé. Dès mon arrivée je l’ai déjà beaucoup mieux que je n’osai l’espérer — et aujourd’hui, septième jour après ses couches, ce mieux se soutient et s’affirme.
Mais ces couches ont été quelque chose d’horrible… 80 heures de travail, et tout cela pour mettre au monde un enfant mort. — Il y a de ces combinaisons d’une cruauté si savamment ingénieuse qu’on est forcé d’y voir une intention… providentielle. Reste seulement à la qualifier… L’enfant, à ce qu’il paraît, était plus que développé. Il mesurait quinze verschoks et avait l’air d’un nouveau-né de trois mois. Quand il est venu au monde, il était mort, au dire de l’accoucheur, depuis deux fois vingt-quatre heures, étranglé par le cordon ombilical, deux fois roulé autour de lui… C’était un massacre…
Je ne puis admettre que les choses n’eussent pu se passer autrement et qu’un accoucheur, qui laisse durer le travail 80 heures avant de recourir aux fers, ne soit un imbécile. Déjà durant la grossesse son manque absolu d’appréciation aurait dû le faire supposer, et certes tes avertissements, que j’avais soin, chaque fois, de transmettre à Anna, n’étaient que trop fondés… Mais rien n’y a fait, il fallait que les choses se passassent ainsi… Ce qui a sauvé dans cette terrible crise la vie de la pauvre Anna, c’est sa grande énergie morale et, je dois le reconnaître, sa foi religieuse. Dix minutes après ses couches elle se confessait, et se remontait par la confession. — Si elle eût fléchi dans ce premier moment, si elle eût cédé au sentiment d’irritation et de désespoir, qu’une aussi cruelle déception devait lui faire éprouver, — elle était perdue… Elle se fait traiter homéopathiquement, et n’a presque pas eu de fièvre jusqu’à présent. Seulement elle se sent toute meurtrie et souffre beaucoup d’hémorroïdes qui se sont déclarées aussitôt après ses couches.
D’après les dernières nouvelles, reçues de Wurzbourg, Kitty et sa tante doivent le quitter demain. Elles seront à Pétersbourg le 2 novembre et pourront être ici le 5 ou le 6. Il est probable que je resterai ici jusqu’à leur retour.
La pauvre Anna te fait dire mille tendresses, ainsi qu’à Marie. Elle compte beaucoup sur votre sympathie… Il faut avouer que mes filles ne sont pas heureuses.
Hier nous avons fêté ici le jour de nom de Dima, et aujourd’hui c’est la fête de Kitty. Je vais de ce pas lui expédier un télégramme à Wurzbourg qui en même temps tiendra lieu de bulletin.
Adieu, ma chatte chérie. — Au revoir, à bientôt, je suppose. — Que Dieu vous garde et vous guide. T. T.
ПереводМосква. Пятница. 27 октября
Милая моя кисанька. Вчера ты должна была получить, и от меня, и от Вани, печальное известие о родах Анны. Я тут же выехал сюда, предчувствуя худшее… От этого худшего, спасибо, Господь миловал. С момента моего приезда я вижу уже такое улучшение, на какое даже не смел надеяться, — и сегодня, на седьмой день после развязки, это улучшение сохраняется и подтверждается.
Но роды эти по своей чудовищности были чем-то из ряда вон выходящим… 80 часов мучительных схваток, и все ради того, чтобы произвести на свет мертвого ребенка. — Бывают в жизни стечения столь изощренных жестокостей, что поневоле заподозришь в них умысел… провидения. Остается только его истолковать… Ребенок, судя по всему, был переношенным. Он имел пятнадцать вершков в длину и выглядел как трехмесячный младенец. Дитя умерло, по словам акушера, более чем за двое суток до своего прихода в мир, удавленное пуповиной, дважды вокруг него обмотавшейся… Чистейшее душегубство…
Я категорически не согласен с тем, что другого исхода быть не могло и что акушер, предоставивший роженице биться 80 часов, прежде чем применил щипцы, не осёл. Уже в ходе беременности его полная неспособность разобраться со сроками должна была бы пробудить к нему недоверие, и, конечно же, твои предостережения, которые я всякий раз старательно передавал Анне, звучали в высшей степени убедительно… Но поскольку ничем не озаботились, подобный исход стал неизбежным… Что спасло бедную Анну в тот ужасный миг краха, так это ее огромная духовная сила и, должен признать, ее вера. Десять минут спустя после разрешения она исповедалась и возродилась через эту исповедь. — Если бы она сломалась в этот первый момент, если бы поддалась чувству раздражения и отчаяния, которого у нее не могло не вызвать столь жестокое разочарование, — ей бы не жить… Лечат ее гомеопатией, и до сих пор у нее почти не было жара. Она лишь ощущает себя совершенно разбитой и очень страдает от геморроя, который проявился у нее сразу же после родов.
